Наваждение
Шрифт:
— Предубежденные, — кивнул я.
— Я им говорил: «Посмотрите, вы ничего не найдете, потому что нечего находить».
Гиги подошла к брошенной коробке и присела. Корвуц выбросил руку в салюте:
— Наконец-то, псинка!
Я пояснил:
— Сафраны интересуют меня только потому…
— Доброй ночи и всего хорошего. Я говорил сегодня с вами только потому, что я не хотел, чтобы вы снова беспокоили моего ребенка. К тому же мне нечего скрывать. Вы скоро возвращаетесь в Лос-Анджелес?
— Скоро.
— Передавайте привет пальмам!
— Вам явно неприятно говорить о Сафранах.
Он выдохнул воздух сквозь сжатые губы.
— Если вам нечего скрывать…
Воздух вырвался из него с шипением.
— Может быть, они улетели на луну. Может быть, Жополиз что-то с ними сделал. Разве мне на это не насрать? Я бы не дал за это даже дерьма Гиги!
— В смысле: скатертью дорога?
— Эй, — оскалился он, — не надо за меня говорить. С чего мне о них плакать? Они со мной боролись из любви к искусству, я от всего этого сбежал.
— От борьбы?
— От коммунизма. Слушай, псинка, скорее заканчивай.
— Сафраны были коммунистами?
— Спросите у кого-нибудь еще, мистер.
— Соня в городе?
— Я должен знать?
— Позвоните ей. Если она сможет поговорить со мной сегодня, я от вас отстану.
— Вы и так от меня отстанете.
— Позвоните.
— Почему я должен делать вам одолжение?
— Я нравлюсь вашей дочке и собаке.
Он уставился на меня, потом засмеялся:
— Почему бы нет? Соня рекомендовала мне идиота Жополиза. Я порекомендую ей вас.
Он оставил меня около дома, передал шпица швейцару и воспользовался телефоном в вестибюле. Короткий разговор, затем поднятый вверх большой палец.
Я одними губами произнес «Спасибо», но Корвуц ничем не показал, что заметил это. Он уже шел через вестибюль. Швейцар шел за ним и терпел, пока собака вылизывала ему лицо.
ГЛАВА 24
Соня Глюсевич жила в крепости из желтого кирпича, которая занимала треть квартала на Восемьдесят третьей улице.
Двери в холл были широко открыты. Зеркала на стенах чередовались с бархатными панелями в золотую крапинку, болезные пальмы жаждали более яркого света.
Два швейцара без головных уборов, в белых рубашках сидели за конторкой, не обращая внимания на экран телевизора. Услышав имя Сони, один небрежно сделал разрешающий жест рукой и продолжил разглядывать брошюру.
— Номер квартиры?
Неспешная консультация с черной книгой в пластиковой обложке.
— Двадцать шестой, одиннадцатая.
Одетый в металл лифт вознес меня на двадцать шестой этаж. Коридоры были оклеены под блестящую медь с пятнами, призванными изображать патину. Ковер на полу ржаво-красного цвета уже основательно вытерся. Я постучал в дверь Сони Глюсевич.
На женщине, открывшей мне, было желто-оранжевое кимоно и сандалии на высоких каблуках. Немного за сорок, полноватая и симпатичная. Чересчур черные длинные волосы, накладные ресницы и алые губы. Заметно было, что она только что напудрилась, а духи с сильным запахом ванили можно было ощутить даже из коридора.
— Миссис Глюсевич? Я Алекс Делавэр.
— Соня. — Две слишком мягкие ладошки схватили мою руку. Новая волна запаха ванили. — Входите, пожалуйста.
Квадратная бледно-голубая гостиная заставлена черными плюшевыми кушетками и зеркальными, с золотом столиками в стиле барокко. Стены украшали картины с парижскими сценками, богатыми красками, но бедными пропорциями. Черная этажерка в японском стиле заставлена керамическими изделиями неясной формы.
Соня присела на уголок кушетки и указала мне на одно из кресел. Усевшись, я обнаружил, что наши колени находятся на расстоянии пары дюймов. Ничем не занавешенное окно выходило на Ист-Ривер и ночное сияние Куинса.
— Спасибо, что согласились со мной повидаться.
Зашуршал шелк, когда она скрестила ноги. На бледной мягкой шее — золотая цепочка, дополнительное сияние обеспечивают чересчур большие серьги в виде колец, перстень с огромным аметистом и золотые часы «Ролекс» с бриллиантами.
— Алекс, — сказала она. — Это распространенное русское имя. Вы иметь русская кровь?
— Насколько мне известно, нет.
— Пожалуйста, — предложила Соня, указывая на столик, на котором стояли крекеры, кусочки сыра с воткнутыми в них зубочистками, открытая бутылка рислинга и два хрустальных бокала. Приглушенный свет подчеркивал вид на реку и улучшал цвет ее лица.
Я налил нам обоим вина. Ее первый глоток не произвел никаких изменений в уровне жидкости. Я отпил еще меньше.
Мы оба улыбались и делали вид, что получаем удовольствие от общества друг друга. Как на неудачном свидании вслепую.
Похоже, те пятнадцать минут, которые потребовались мне, чтобы дойти до ее дома от особняка Корвуца, она использовала, чтобы подправить макияж и выставить скромное угощение.
— Мистер Корвуц объяснил вам, что меня интересует?
— Да, конечно. — Звенящий голос, славянские обертоны. Демонстрация мелких зубов в кокетливой улыбке предполагала бурную молодость. — Роланд сказать, что вы очень дотошный. Но он не сказать, что очень красивый.
Она положила сыр на крекер, откусила и покрутила в руке зубочистку.
— Вы считать, что, может, Дейл кого-то убивать?
— Возможно.
— Ладно.
— Это вас не шокирует?
— Конечно, это мне шокирует. Берите сыр. Хороший.
Я только что заплатил за свой сорокадолларовый салат в «Ла Белла», который мне даже не успели принести, и все же у меня не было аппетита ни на что, кроме информации.
Я взял крекер.
— Пожалуйста, расскажите мне о Дейле.