Навсегда
Шрифт:
Приняв душ и переодевшись — теперь на ней был просторный шелковый брючный костюм, — она решила пройтись по магазинам.
Выйдя из отеля, она перешла улицу и свернула налево, прошла мимо «Ла Скала», бесспорно, знаменитейшего оперного театра в мире, и остановилась полюбоваться кафедральным собором с ста тридцатью пятью шпилями. Возобновив свой путь, она миновала Галерею — возможно, старейший и уж наверняка красивейший торговый центр в мире — и пошла по улочкам исторической части города. Очень скоро она нашла именно то, что искала.
В
В парфюмерном магазине неподалеку Стефани выбрала флакон духов с ароматом лаванды.
Вернувшись в гостиницу, она маникюрными ножницами отрезала от шарфа ярлык. Затем, брызнув на шарф духами, завернула в него фотографию, на которой были запечатлены Лили и мадам Балац, — ту самую, «взятую на время» в Будапеште.
Проделав это, она положила сверток на небольшой столик у двери и задумалась. Ну вот. Приманка готова. Поистине чудная приманка.
11 Милан, Италия
На следующее утро Стефани осматривала здание на противоположной стороне улицы, в которое ей предстояло войти.
Построенное почти век назад, трехэтажное, с фасадом из красного кирпича, украшено узкими двойными арочными окнами. Здание было значительно больше, чем казалось: два длинных боковых крыла ограничивали пространство внутреннего дворика.
Это был храм во славу знаменитого, любимого и самого одаренного сына Милана Джузеппе Верди.
Перед домом на островке зеленого газона стоял бронзовый памятник композитору. В прохладном сумрачном фойе отеля красовался еще один памятник ему. С многочисленных портретов на посетителей смотрел Верди, с роскошными усами и холеной бородой. Казалось, его дух обитает в этом месте.
Служащая с удивительно безобразным лицом остановила Стефани.
— Я приехала на встречу с синьором Губеровым, — сообщила ей Стефани по-английски.
Женщина кивнула.
— Пожалуйста, я провожу вас.
Она привела Стефани в помещение, которое, видимо, служило чем-то вроде приемной. Панели темного дерева, матовые стекла, стулья, обитые красной кожей, полированный паркет — да, скорее всего, здесь принимали визитеров.
— Присядьте, пожалуйста, — сказала женщина. — Я сообщу доктору Фелтринелли о том, что вы желаете нанести визит маэстро. Доктор Фелтринелли, — добавила она, понизив голос, — это наш многоуважаемый директор!
Стефани вежливо улыбнулась.
— Спасибо.
Женщина вышла, оставив дверь полуотворенной. Стефани положила свою сумку на один из стульев, сама уселась на другой и стала ждать.
Через некоторое время в комнату вошел небольшого роста седоволосый мужчина. Солнечный свет играл бликами на его очках в металлической оправе, расположившихся на выдающемся носу. На нем был прекрасно сшитый двубортный костюм и желтый шелковый галстук. Из нагрудного кармана выглядывал желтый платочек.
— Вы, должно быть, та самая англичанка, которая приехала повидаться с синьором Губеровым? — обратился он к Стефани.
Стефани встала.
— Американка, — уточнила она, протягивая ему руку. — Вирджиния Уэссон.
— Доктор Фелтринелли, директор Каза ди Рипозо. — Он пожал ей руку и вежливо осведомился: — Вы дружите с синьором?
Стефани покачала головой.
— К сожалению, нет. Я дружу с его другом. Мне надо передать ему подарок.
— Понятно. Я очень рад вашему приезду! К синьору Губерову не часто приходят гости, знаете ли. — Он добавил с теплотой в голосе: — Я сам провожу вас к нему в комнату.
— Почему? — спросила Стефани и виновато добавила: — Может быть, он болен?
— Нет-нет, — уверил ее директор, когда они, выйдя из гостиной, направились к лестнице. — Болен — это слишком сильно сказано. Здоровье синьора Губерова в целом очень неплохое. Конечно, артрит прогрессирует… — Он вздохнул и красноречиво развел руками. — В этом возрасте люди здоровее не становятся, не так ли?
Стефани кивнула.
— Жаль, что артрит перешел на руки.
— Да, это трагедия! У него божий дар. Впрочем, здесь все испытали на себе, что значит возраст. Он пагубно сказался на талантах, но не на настроении, к счастью. Вы только послушайте!
С этими словами доктор Фелтринелли остановился и наклонил голову, прислушиваясь. Стефани сделала то же самое.
Звучал тенор. Вскоре его заглушило мощное сопрано.
Поединок голосовых связок был в разгаре. Чем громче пела она, тем больше старался он. Чем выше взлетало сопрано, тем напряженнее и сильнее вел свою партию тенор.
А потом откуда-то раздались звуки фортепиано — журчащие, танцующие, вихрящиеся.
Доктор Фелтринелли улыбнулся.
— Превосходно! — прошептал он.
— Да, — тихо согласилась Стефани, — превосходно. И это всегда так?
— Всегда, — ответил доктор. Он перестал прислушиваться и снова пошел вперед. — Музыка — сам дух, сущность этого дома. — Он засмеялся. — Да. Наш Каза ди Рипозо — музыкальная клумба для осенних, увядающих цветов. — Он понизил голос. — Большинство из них, конечно, не были знаменитостями, пели в хоре. Но не дай Бог им это сказать.
Их каблуки стучали по мозаичному полу второго этажа. Справа шел длинный ряд окон, слева — двери в комнаты.
Несколько дверей были открыты. Комнаты, не очень опрятные, были заставлены символами прошедшей жизни, сокровищами, дорогими и любимыми, несущими на себе отблеск прожитых лет. Это не были комнаты дома отдыха, это были комнаты дома.
— Знаете ли вы, — продолжал доктор, — что Верди настолько любили и почитали, что, когда он, умирающий, лежал у себя в гостинице на виа Манзони, люди застелили соломой мостовую под его окнами, чтобы его не беспокоил шум проезжающих экипажей.