Найди меня в темноте

La escritora

– Да, наверное, что-то типа того для тебя, - отвечает она так же спокойно.

Иногда эта ее особенность оставаться невозмутимой охренительно действует Дэрилу на нервы. Но именно эта невозмутимость и привлекла его к ней, когда около полугода назад чуть не случилась беда внутри стен.

Один из жителей неожиданно умер от анафилактического шока, сожрав за ужином не то, что следовало, и обратился. Прежде чем они успели ликвидировать ходячего, тот успел покусать несколько людей, часть из которых в свою очередь тоже пошла после смерти на поиски человеческой плоти.

Именно

после этого случая в Александрии было разрешено хранить в домах огнестрельное оружие. На всякий случай в будущем.

Он совершенно случайно оказывается рядом, когда Джи пытается ампутировать кисть одного из укушенных, повалив того на траву. Среди хаоса, творившегося вокруг, когда все носятся в темноте ночи, как курицы с оторванными башками, она кажется сделанной изо льда.

– Эй, ты! Да, ты! Подойди сюда, и прижми его руку к земле, - приказывает она резко. И он подчиняется, понимая, что единственный может помочь сейчас ей. – Его укусили. Надо…

– … отхерачить руку, я знаю. Давай я сделаю.

– Я сама могу, - с легкой иронией в голосе произносит она. Один взмах ее маленького топорика, и кисть руки лежит отдельно на траве, а мужик орет в голос. Джи же деловито заматывает рану, а потом стягивает жгут с его руки и что-то вкалывает в вену, достав шприц из сумки через плечо. – Все, ты свободен. Больше не нужен.

– Откуда такая сноровка? – почему-то спрашивает он, хотя ему вряд ли интересен ее ответ.

– Я добралась сюда из самой Флориды. Как ты думаешь, откуда такая сноровка? – усмехается она. – И этот топорик не раз помогал мне в этом. Ты свободен… Я думаю, он своими ногами доберется до больницы. Тут всего-то пара шагов…

Он уже почти отходит, когда она окликает его по имени.

– Эй, Диксон!
– а потом улыбается, вытирая кровь с щеки. – Спасибо за помощь…

Все начинается потом. Когда он ловит пулю стычке с одной из банд, которая неожиданно попадается на пути его отряда скаутов. Он смотрит, как она аккуратно, мать ее, зашивает рану на его плече. На эти тонкие пальцы, перепачканные кровью. На ее сморщенный лоб в напряжении. На ее пухлые губы. А когда она поднимает голову и замечает этот взгляд, он смущается того, что видит в ее глазах. Потому что понимает, что она чувствует сейчас то же самое, что и он.

Он трогает пальцами браслет на запястье, сам не понимая, почему вдруг хватается за него. Словно это неправильно, хотя он понимает, что черта с два…

Прошло уже больше года. И Бэт никогда не была…

– Я живу на Третьей улице, дом с красными ставнями. Сегодня у Вэнди, моей соседки, свидание. Ее не будет до утра, - говорит ему Джи, отпуская его из стерильной аккуратной, мать ее, комнатки, где зашивала его рану. Так же хладнокровно и рассудительно, какой он запомнил ее той ночью. Будто предлагает ему не потрахаться прийти, а сообщает, что завтра будет солнечно.

Он только пожимает плечами в ответ, потому что знает, что не придет.

Но он приходит…

Приходит и без лишних слов берет,

что ему предлагали, прямо у двери, развязав ее халат, под которым, конечно же, ничего нет. Кроме мягкой и нежной кожи. Кроме высокой и небольшой груди и длинных ног, которыми она обхватывает его прямо там.

Она не возражает, напротив, цепляется за него как кошка. Царапает спину, руки, шею. Он даже радуется потом, что был в рубашке, иначе как после показываться Граймсам за завтраком с расцарапанными руками. Это было просто какое-то безумие. Там, у двери. Словно оба сошли с ума одновременно…

Ему кажется, что с оргазмом приходит облегчение от того груза, который давил на него последний год. Но это только временное облегчение. Потому что тяжесть из души никуда не уходит. Она только затмевается на время фейерверком физического удовольствия.

Он думает, что не вернется больше в этот домик на Третьей улице. Но приходит. Через раз, как возвращается из вылазок. Сбрасывая напряжение, которое накапливается в нем за это время. Они практически не говорят между собой. Им не нужно слов. Иногда она готовит ему ужин, который он никогда не ест – сразу уносит ее из кухни в спальню. Ему не нужно близости, которую она так жаждет. Ему не нужна эта близость. И это только отягощает груз в его душе. Слишком поздно понимает он, что медленно движется в тупик…

Только, когда она, собираясь после ночи, проведенной в его комнате, забирает его грязные рубашки.

– Почему ты никогда не снимаешь рубашку или майку? Словно я… я… Я не сплю с каждым, слышишь?
– говорит она в одну из их встреч. Он почти не слушает ее. Просто смотрит в потолок и курит. – Последний раз было около года назад. Он был дорог мне. Он погиб, пока мы шли сюда. Он тоже умер….

Это «тоже» заставляет его впервые взглянуть на ее, растрепанную и уже далеко не такую хладнокровную, какой привык видеть. Потому что это «тоже» звучит по-особому.

– Надо просто продолжать жить. Я не думаю, что она хотела бы, чтобы ты вот так закрывался… надо просто продолжать жить…

Она смотрит пристально на браслет на его руке. Тонкие кожаные полоски, сплетенные в одну косичку. Несколько бусин. Явно женский браслет.

– Я думаю, что она бы не хотела… Дэрил…

– Не надо меня лечить, Джи! – отрезает он. Встает с постели и начинает одеваться, торопясь скорее уйти из этого домика с красными ставнями. Уйти от своего прошлого, которое вдруг входит так ощутимо в комнату, как никогда ранее за последние месяцы.

А потом через несколько недель попадается тот самый херов домик с фотографиями на стене. Кусочки жизни, которая могла бы быть, но никогда не будет. Потому что принцессы не выживают вне стен долбанных замков.

– Этому чуть-чуть я училась почти восемь лет, - говорит Джи. А потом проходит мимо него и садится на диван. Словно она пришла с каким-то долбанным визитом и ждет, что он предложит ей сейчас что-нибудь выпить. – А потом почти три года практики семейным врачом в Орландо. Я надеюсь, теперь развеяла твои сомнения в моей компетенции?