Называйте меня пророком

Воронцов Андрей Венедиктович

Недоумевающий Енисеев ждал, когда прибывшие пассажиры пройдут паспортный и таможенный контроль. На выходе из турникета он поймал за рукав одного поляка — носатого светловолосого парня в ветровке.

— Слушай, пан! А где ваш президент? Где правительственная делегация? Польске керовництво?

— Летят за нами, — на чистом русском языке с едва уловимым акцентом ответил парень. — По инсайдерской информации. — Он подмигнул. — Через полчаса или час будут здесь. Так что ждите.

— Через полчаса или час? — удивился Енисеев. — Но туман сгущается, видимость метров двести! Вы-то, наверное, с трудом сели, а они?

— Не беспокойся. Их самолет набит электроникой. Они сядут и с завязанными глазами.

Слушай, а где здесь бар?

— Нигде. Это же военный аэродром.

— А «дьюти фри»?

— Тоже нет.

Белобрысый заметно расстроился.

— С меня причитается. За «инсайдерскую информацию». — Енисеев вынул из кармана куртки маленькую бутылочку «Ред Лэйбл» из Надиных запасов и протянул поляку.

От радости тот перешел на польский:

— О-о! Дзенькую! Дзенькую! Спасибо! Вчера перед вылетом сильно выпили, а в самолете сухой закон! Вот так вы, русские, поляков покупаете!

— И неполяков тоже, — уточнил Енисеев.

Белобрысый загоготал, мигом открутил голову бутылочке и отхлебнул половину.

— А ты будешь?

— Пей, у меня еще есть. — Енисеев достал другую бутылочку, «Джек Дэниэлс», и тоже отхлебнул.

— Да у тебя полные карманы виски! — с завистью воскликнул поляк. — А еще говорят, что русские непрактичны! Я вот не додумался взять с собой!

— Всё же, я думаю, они не прилетят… — сказал Енисеев, щурясь на туман, уже вплотную подступивший к окнам аэропорта. — Разве можно рисковать в таком тумане, даже если самолет набит электроникой? Они, наверное, уйдут на запасной аэродром.

— Да ты что? Какой запасной аэродром? Только Смоленск! Церемония назначена на утро! Там, в Катыни, уже люди собрались!

Енисеева как будто что-то толкнуло в спину. Знакомо, с томительной оттяжкой, ударило сердце. Он еще и не думал ничего говорить, как услышал, словно со стороны, свой голос:

— Самолет Качиньского через сорок минут разобьется при посадке. Все люди на борту погибнут.

Поляк остолбенел, а потом осклабился:

— А, понимаю, шутка, черный юмор! Или, как у вас говорят… прикол! — Он погрозил пальцем: — Не любите вы Леха Качиньского! Ох, не любите! Или ты стрингер и хочешь сенсации? Но сенсации приходят, когда их не ждешь. Ладно, пойду к своим. Спасибо за виски!

Он ушел, а Енисеев невидящими глазами смотрел ему вслед. Потом глянул на часы: 10:01.

— Ты чего его пугаешь? — недоуменно спросил фотограф. — Это же не шутка — самолет с людьми! Ну, допустим, Качиньский — сволочь, а другие-то здесь при чем? Стюардессы, например? У тебя же жена — стюардесса! Она, случайно, не в полете? Готов спорить, что сейчас этот журналюга будет своим рассказывать, какие русские папарацци кровожадные.

Енисеев ничего ему не ответил и отошел в сторонку. Ему было страшно. Никогда он еще ничего не предсказывал о гибели людей и не желал ничьей гибели. Не хотел же он гибели своим дядьям, когда сказал им в детстве, что они гибнут! Если речь шла о жизни людей, для него не имело абсолютно никакого значения, сволочь или не сволочь Качиньский, русофоб или не русофоб, и так ли уж невинны люди, летящие с ним. Не он им давал жизнь, не ему отнимать ее. Енисеев читал о колдунах и экстрасенсах, потаенные злые желания которых материализовались помимо их воли. Но ни по пути в Смоленск, ни во время ожидания на этом убогом аэродроме он не испытывал и тени желания, чтобы самолет Качиньского разбился. Он даже ни о чем подобном и не думал, и сама эта тема возникла всего несколько минут назад в связи со сгустившимся туманом. Енисеев закрыл глаза, представил разбившийся лайнер, разлетевшиеся на несколько десятков метров окровавленные кресла и вещи, искромсанные человеческие останки… На спине его выступил холодный пот.

Впервые за историю своих предсказаний

Енисеев стоял перед необходимостью что-то делать. От него совершенно не зависело, начнется война в Афганистане или нет, заработают или нет остановившиеся моторы во время памятного иркутского рейса. Он лишь сказал, что война начнется и что через двадцать минут двигатели заработают. Он не мог ничего изменить в будущем Путина, независимо от того, пойдет тот путем Юлия Цезаря или нет. Он лишь написал, что Путин из того же, что и Цезарь, типа людей и политические клоуны — ему не конкуренты. Но самолет Качиньского, если верить польскому журналисту, был еще в воздухе, и будет еще не меньше получаса. Пророчество гласило, что он разобьется при посадке, — стало быть, пока он в воздухе, еще можно что-то изменить. И, хотя история человеческих пророчеств ясно говорила о том, что все попытки не допустить предсказанного лишь способствовали его свершению, он не мог просто так сидеть и ждать. Хотя бы из-за того, что Надя тоже могла быть в воздухе, как верно сказал фотограф. Ничего не предпринимать сейчас было бы предательством по отношению к ней. Или, во всяком случае, дурным предзнаменованием того, что могло случиться и с ней. Ведь они познакомились, когда он предсказал нечто прямо противоположное тому, что предсказал сейчас.

Но куда идти? К руководителю полетов? К диспетчерам? Он потратит драгоценные полчаса только на то, чтобы пробиться к ним, а если пробьётся, время для принятия решений уйдет на выяснение, не сумасшедший ли он. Енисеев дрожащими руками вынул из кармана бутылочку виски и отхлебнул. Время таяло неумолимо. Он встал и пошел к полякам.

Белобрысый парень, завидев его, взмахнул руками:

— О! К нам пожаловал ходячий склад виски! Не нужна ли еще какая-нибудь эксклюзивная информация в обмен на бутылочку?

— Отойдем в сторонку, — предложил Енисеев.

— Добже, одейдзем в бок! — с готовностью отозвался поляк, которого, видимо, не оставляла мысль о дармовой выпивке. — Но если ты насчет самолета Качиньского, то он еще не упал, — сострил он.

— Я именно насчет самолета, — понизив голос, сказал Енисеев. — Понимаешь… ведь я не пошутил. Я вообще предпочитаю не шутить, когда дело касается чьей-нибудь смерти. Просто я иногда, ни с того ни с сего, говорю вещи, которые… сбываются. Понимаешь?

— Ты предсказываешь будущее? Как Нострадамус?

Енисеев вложил ему в руку «мерзавчик» с виски.

— Выпей еще, но послушай меня внимательно и серьезно. У нас мало времени. Я не Нострадамус и не предсказываю специально будущего, но иногда это у меня получается. Я познакомился со своей женой в самолете, и тут внезапно отказали два двигателя. Я сказал, и сам не знаю, почему, что они заработают через двадцать минут. И ровно через двадцать минут они заработали. Не исключено, что это случайность, но они заработали! Я сказал Юлии Тимошенко, и тоже не знаю зачем, сколько голосов она не доберет для победы. И именно столько она не набрала. И вот теперь, когда я точно таким же образом вдруг предрек гибель самолета, я спрашиваю себя: что будет дальше? Я сказал, что он разобьется при посадке, стало быть, еще есть время предотвратить крушение. Но его с каждой секундой остается всё меньше.

Белобрысый, слушая Енисеева, даже забыл о виски.

— А чего ты хочешь от меня? — пролепетал он.

— Как чего? У вас наверняка есть какая-то связь с людьми в президентском самолете! Надо убедить пилотов, чтобы уходили на запасной аэродром. Надо сказать, что здесь на расстоянии вытянутой руки ничего не видно, да что угодно соврать, лишь бы они не садились! Тем более, что это почти правда, посмотри в окно.

Поляк молчал, в нерешительности теребя молнию своей ветровки.

— Ну! Это же ваш президент! Ваше руководство!