Не бесите Павлика
Шрифт:
Да-да. Я хочу жить с ней. Быть с ней. Семью с ней. А значит придется напрячься и как-то убедить разобиженную красавицу, что в моих действиях не было злого умысла.
Только что? Оббивать ее пороги, в надежде, что устанет дуться и соизволит выслушать? Не то.
Преследовать? Брать измором?
Глупости.
Петь серенады под окном?
Тогда точно не скоро поговорим, потому что меня упекут за нанесение тяжкого вреда здоровью жителей, ибо певец я еще тот.
Нам нужна новая точка отсчёта.
Хорошо нам было в лесу, в маленьком покосившемся домике.
Вот она наша точка отсчёта. Нам нужно туда, где кроме нас никого не будет, где мы сможет оказаться наедине и обсудить, разобраться со всеми нашими разногласиями.
Нам снова надо в лес. Вот только Юля вряд ли обрадуется этой затее.
Придётся мне ее похищать и везти силой.
Кошмар. Хотя…первый раз я ее так же притащил, и это было мое самое верное решение за всю жизнь.
На следующий день я позвонил Николаю, и сказал, что приеду на пару дней в избушку. Тот не растерялся и залупил цену, как за номер-люкс в пятизвездочном отеле. Вот уж кто не стеснялся был меркантильным, так это Колян.
Самолично похищать Юлю я не мог — мы бы тогда вряд ли доехали до спасительного места и начали бы ругать уже в дороге. Поэтому отправил на ее поимку Гришу. У того аж тик нервный начался, когда я объяснил, что от него требуется. Он попытался увильнуть, но я и слушать ничего не хотел.
Нам с Юлькой надо в лес. В домушку. Точка.
Там у нас все началось, пусть там все и вернется на круги своя. Не знаю почему, но я был уверен, что лес поможет. Там все по-другому, все иначе. Там хочется жить и быть счастливым. Там она меня точно услышит.
В общем с утра пораньше я был на месте. Николай встретил меня возле сторожки, передал ключи, дотошно пересчитал наличность, которую я ему привез, и весело насвистывая удалился в лес.
Едва услышав мой голос из домика, выскочил Бродский. Замер на мгновение, навострив уши, а потом бросился ко мне, визжа как маленький несмышленый щенок. Господи! Да мне в жизни так никто не радовался. Он кружился вокруг меня, прыгал, ластился, молотил хвостом из стороны в сторону, падал на землю, подставляя пыльно-серое брюхо.
— Я тоже рад тебя видеть, приятель, — у меня внезапно ком поперек горла образовался, и глаза защипало.
Я тормошил его, гладил, обнимал несмотря на то, что он испачкал и обслюнявил всю одежду. Плевать. Это все такие мелочи.
Коза тихо мекнула, как бы говоря «опять ты приперся» и дальше продолжила щипать траву. Я не сдержался и ее тоже поймал, чтобы помучить внезапным приступом нежности.
— Ух, морда рогатая! — чесал между рог, трепал за ушами, а она смотрела на меня как на чокнутого, удивленно хлопая своими глазищами с прямоугольными зрачками, а когда я ее отпустил, тотчас отошла от греха подальше, и потом еще долго подозрительно оборачивалась в мою сторону. В общем, не прониклась. Ну и фиг с ней. Мне главное, чтобы Юля оценила.
Они с Гришей появились спустя несколько часов. Сердитая, как маленькая фурия девушка, и смущенный, красный как помидор, помощник.
— Ты считаешь это нормальным? — набросилась она на меня, — хватать людей и везти из к черту на рога?
— Она так орала, — пробубнил Гриша, склонившись ко мне, — матом! У меня уши скрутились в трубочку.
— Спасибо. Дальше мы сами, — усмехнулся я, представляя, как она отчитывает этого медведя. Это что такое надо было говорить, чтобы он так покраснел, — можешь идти.
Гриша свалил моментально. Просто, вот он был, и вот его нет.
Мы остались вдвоем. Снова.
— Жду объяснений, — она сложила руки на груди и посмотрела на меня холодно, с вызовом. Зубы от этого взгляда заломило. Будто мы чужие. — Зачем ты меня сюда притащил?
— Помириться хочу.
— И ты решил, что это захолустье нам поможет?
— С этого захолустья все и началось.
— Что началось? Твой маскарад? — Юля уперла руки в бока и выглядела, как маленькая разъяренная фурия.
— Самые лучшие отношения в жизни.
— Нет. Никаких. Отношений, — отчеканила она практически по слогам.
— Значит будут, — сказал коротко, таким тоном от которого обычно подчиненные начинали дрожать и писаться.
Юлю не проняло. Руки на груди сложила и посмотрела на меня, как матерая учительница на хронического двоечника.
— Прости. Я был не прав, когда решил скрыть от тебя правду. Надо было сразу во всем признаться.
— Ну что ты, дорогой. Ты же боялся, что я окажусь расчётливой стервой, которая ходит в лес за богатыми мужиками, как за грибами.
Вот язва. Но делать нечего, надо признаваться. Любая ложь в нашем случае смертельна:
— Да.
— Какие же люди тебе на пути попадались, если ты все сразу под одну гребенку чешешь и подвох во всем видишь? — ужаснулась она.
— Дело не в том, какие люди появлялись. Дело во мне. Я привык все просчитывать, контролировать. И высшие материи предпочитал обходить стороной.
— Это не я меркантильная, Паш, а ты, — внезапно выдала Юля, — Потому что меряешь всех толщиной кошелька и словно Кощей над свои златом чахнешь.
— Ни над чем я не чахну! Я щедрый!
— Это разные вещи, — устало отмахнулась она, — я говорю о другом. О том, что ты так боишься быть использованным, что сам без зазрения совести используешь других. Каково это жить по принципу: или ты, или тебя?
— Не очень весело.
— Правда? А мне вот показалось, что все тебя устраивало.
— Мне было хорошо с тобой.
— А без меня, видимо, еще лучше, — в глазах сверкнула обида, — потому что отпустил ты меня с преогромным удовольствием.