Не бесите Павлика
Шрифт:
Похоже из-за беременности кто-то стал слишком чувствительным.
В квартиру волкодав заходил с опаской. Уши прижаты к голове, хвост к заднице. Весь словно натянутая до предела струна.
— Заходи, давай, не трусь, — Павел бесцеремонно подтолкнул его сзади, — до города добраться и меня отыскать тебе смелости хватило, а теперь решил робкого включить? Вперед!
Бродский принюхался и аккуратно переступил через порог. Пока мы раздевались, он скромно стоял на коврике и, шевеля кустистыми бровями, растерянно смотрел по сторонам. Потом немного пришел к себя, обнюхал тумбочку
— Эй! — окликнул его Паша. Пес насторожился, замер, — это мой дом! И только я имею право метить здесь углы!
— Боже! — я картинно ужаснулась, — И за этого человека я имела неосторожность выйти замуж.
— Очень смешно.
— Я даже думать не хочу о том, как это выглядит, — я продолжала потешаться, — пожалуйста, делай это только в мое отсутствие.
— Юля! Сейчас получишь!
— Ты лучше за псом своим следи.
Впрочем, я могла не опасаться. Мозги у Бродского все-таки были. Он с первого раза понял, что если попробует поднять лапу, то мигом останется без бубенцов.
Дальше был увлекательный процесс под названием «отмой волкодава». Мы запихали его в джакузи, долго поливали, мылили, смывали. В результате залили всю ванну и сами были сырые как мыши, зато Бродский сиял чистотой и, когда высох, покрылся россыпью мелких кудряшек.
Следующим этапом стало определение места, для его ночевки. Квартира у Павла огромная, пятикомнатная, с гигантской кухней и широченным коридором.
Пес, естественно, выбрал для ночлега то место, где стояла миска — кухню. При этом его длинные лапы занимали все пространство. Мы перевели его в коридор. Там дела обстояли еще хуже — он лег по диагонали, задние лапы упирались в одну стену, а косматая голова в другую. Опасаясь наступить на него ночью, мы с мужем пришли к выводу, что если в доме пять комнат, то одну из них можно выделить для зверинца. Самую маленькую, из которой я когда-то мечтала сделать гардеробную.
Какая может быть гардеробная, когда в доме такой бармаглот завелся? Правильно никакая.
Так у Бродского появилась своя комната. Я постелила ему на пол старый коврик, найденный на балконе, и пес с радостью на нем растянулся, блаженно вздохнул, зевнул, громко щелкнув зубами и, положив морду на лапы, приготовился спать.
По-моему, он был счастлив.
— Ты доволен? — поинтересовалась я у мужа, когда мы легли спать.
— Не совсем.
— Что не так?
— Меня удивило, почему ты решила, будто я с любовницей пропадал.
— Что еще я должна была подумать.
— Что угодно, но не это! Я с тобой, я твой. Ты моя. Я полностью тебе доверяю, и жду того же от тебя. Можешь считать меня старомодным, блаженным, каким угодно, но в отношениях не должно быть подозрений. Никаких, никогда, иначе они не имеют смысла.
— И как давно ты пришел к таким умозаключениям?
— Когда чуть не потерял тебя из-за глупой игры в дровосека, — Павел притянул меня к себе и поцеловал в губы, — давай договоримся, если у тебя снова случится помутнение, не фантазируй — просто спроси у меня. Я скажу тебе правду.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Я ему верила.
Утро разбудило меня ощущением того, что что-то не так. Слишком жарко, слишком тесно, слишком колюче. Приоткрыв один глаз, я увидела перед собой лохматый серый затылок.
Волкодав по старой памяти вообразил себя маленьким уютным котом и забрался к нам в постель. Меня придавило одеялом так, что не могла пошевелиться, а Павел мирно спал, распластавшись на животе.
— Давай Бродский, разбуди-ка его! — тихонько подтолкнула волкодава, — а то гад такой спит, внимания не обращает.
Пес встрепенулся, поднял уши, радостно забил хвостом и потянулся ко мне.
— Нет, нет. Его! Не меня, — я умудрилась вытащить руку из-под одеяла и отвернула собачью морду в сторону мужа.
При виде любимого хозяина здоровенный волкодав заскулил как щенок и смачно провел языкам по мужской физиономии — от подбородка до самого лба.
Паша во сне улыбнулся, проворчал сонное «шалунья» и приобнял пса. Тот от восторга чуть не обделался и принялся лизать с особым восторгом.
Спустя минуту Павел понял, что творится что-то неладное и открыл глава.
— Пошел отсюда! — раздался гневный мужской вопль, а я, давясь от смеха, уткнулась в подушку, — ишь чего удумал! Лизаться! А ты чего ржешь?
— Дежавю накрыло. Все как в старые давние времена.
— Ага. Только козы для полной радости не хватает.
— Так, давай, съездим, заберем ее. У тебя места много — всем хватит. Молоко по утрам будет. Заодно удобрениями торговать начнем.
— Нет спасибо, — ворчал Паша, сталкивая с кровати сопротивляющегося пса.
— Или я могу поставить тебе козу на будильник.
— Я тебе поставлю, — в шутку пригрозил он и поднялся с кровати.
— Ты куда?
— Пойду умоюсь, а то приятного в собачьих слюнях мало. Да и гулять с ним пора. Потому что, если он наложит кучу на паркет, придется лопатой все это добро сгребать.
Я поудобнее устроилась на подушках, и с улыбкой на губах слушала, как Павел собирается и ворчит:
— Притащил тебя на свою голову. Теперь никакого покоя! — впрочем раздражения в голосе не было. Скорее тщательно скрываемая радость.
Вот так мы и начали нашу новую жизнь, в которой нашлось место не только для нас двоих, но и для лохматого жителя леса. Бродский на удивление хорошо адаптировался к городской жизни, и почти не доставлял проблем, даже перестал трусить. Когда мы выходили с ним во двор, он вышагивал с чувством собственного достоинства и снисходительно поглядывал на судорожно тявкающих чихуахуа, которые на его фоне казались не крупнее обычной мыши. Даже соседский задиристый питбуль с уважением отходил в сторону, когда Бродский появлялся в поле зрения. Волкодав был смышлен, и сразу принял наши правила, а когда мы ходили на занятия, с удовольствием выполнял все команды, особенно если за это давали вкусняшку. А еще он был предан до умопомрачения, и был истинным защитником своей семьи, то есть нас. В результате, спустя пару месяцев даже я, поначалу скептично относясь к его появлению, сдалась и признала, что это чудовище наше, родное.