Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»

Звягинцев Василий Дмитриевич

Но находясь рядом с Сильвией, Олег ощущал странное чувство – он как бы остерегался этой женщины, при самом искреннем восхищении ею же. Вчера, не считаясь ни с какими «приличиями», овладел ею (правда – «при полном непротивлении сторон», как выражался монтёр Мечников [25] ) и не почувствовал, что тем самым приобрел над ней хоть долю власти или превосходства.

– Кое в чём ты, разумеется, прав, особа она очень непростая. Из таких хорошие любовницы не получаются. Составишь компанию?

25

См. И. Ильф и Е. Петров «12 стульев».

– Пожалуй, –

взял чарку Чекменёв. – В самолёте не употребил, хотя и зверски хотелось. Турбуленция, туды её мать. Крылья так и помахивали, будто прикидывали, куда отломаться – вверх или вниз. Не поверишь, мне пришлось стюарда в салоне успокаивать, а не ему меня…

– Чего тут не поверить. Слаба нынче духом молодёжь пошла. Но мы это скоро исправим, – подмигнул соратнику Олег. – На полста лет вперед обеспечим полигон для разминки зажиревших мышц и заплывающих мозгов…

«Что-то не по-хорошему он весел сегодня, – подумал Чекменёв. – Не иначе чем-то эта дамочка его приворожила. Пусть и жена Берестина. Да не пусть, а именно поэтому! Я от него ждал прямых действий, а он свою бабу к Олегу подпустил. Ну ладно, сейчас пойдём, послушаем, глядишь, разберёмся, что к чему…»

Он заранее настроился на жёсткую конфронтацию с «гостьей». В голове крутились слова известной песни: «Нас на бабу променял!» А что у Императора с этой бабой точно вчера или даже сегодня «было», Игорь Викторович уже не сомневался.

«Ещё и в императрицы её возжелает короновать, – мелькнула мысль. – Как Пётр – шалаву Скавронскую…»

Тут, конечно, умный генерал был не прав, сравнивая «урождённую леди Спенсер», едва ли не герцогиню по боковой линии, с дочкой литовского крестьянина. Но, во-первых, о её происхождении Чекменёв ничего не знал, а во-вторых, с профессиональной проницательностью уловил главное сходство – Марта, она же потом Екатерина Первая, обладала изумительной интуицией и в любых ситуациях подчиняла необузданного, резкого и грубого Петра своей ненавязчивой воле. Только ей удавалось спасать от опалы и даже казни провинившихся сановников.

При появлении такой императрицы Чекменёву наверняка пришлось бы удовольствоваться никчёмной синекурой или почётной отставкой. Или, не дай бог, «Наместником в «боковом времени». Уж не у израильских ли некробионтов?

Генерала аж передёрнуло.

– Ты б меня просветил по дружбе, – попросил Чекменёв, синхронно опрокинув чернёную серебряную чарку, – ввёл в курс дела. Всерьёз. Кто эта прелестница на самом деле, какой у тебя к ней интерес, как мне с ней держаться, на твой взгляд? В чём заключается настоящая польза для России и для нас с тобой, если Рубикон таки будет перейдён? Вот это мне разъясни, пожалуйста.

Никто больше в Империи в таком тоне и в таком плане с Самодержцами последние пятьсот лет разговаривать не осмеливался. И не от страха перед репрессиями (после Павла I какие-либо репрессии в принятом ныне смысле у русских императоров против лиц первых трёх классов как-то вышли из моды [26] ), а именно, что не приходило в голову так разговаривать. Если бы пришло, причём без подсказки и заранее гарантированного всепрощения, история России наверняка развивалась бы по другому, новгородскому, например, сценарию.

26

Начиная с Александра I персоны первых трёх классов (гражданские – канцлер, действительный тайный и тайный советники, военные – генерал-лейтенант и выше) наказывались в худшем случае «удалением от двора» или «ссылкой в имение».

А вот Игорь Чекменёв, в совсем ещё юном, с точки зрения опытных лиц, окружавших будущего Местоблюстителя, возрасте и незначительных трёх звёздочках на погоне, нашёл подходящий момент и уловил настроение подполковника Романова. Сидя у полевого костра, в обстановке, перекликающейся со стихами поэта-партизана Первой Отечественной войны, а потом и генерала Дениса Давыдова: «Деды, помню вас и я, испивающих ковшами. И сидящих вкруг огня с красно-сизыми носами».

Вот тогда к

слову будущий генерал процитировал будущему Императору слова Сенеки: «Я покажу тебе, чего не хватает высшим мира сего, чего недостаёт тем, кто имеет всё. Им не хватает человека, который говорил бы им правду! Высокий сановник в присутствии лживых советчиков теряет всякую чуткость. Он перестаёт отличать истину от лжи, потому что вместо правды он вынужден слушать только лесть. Ему нужен человек, который говорил бы ему, какие из донесений ложны, а какие – нет. Разве ты не видишь, как перед этими властелинами разверзается бездна? И происходит это потому, что они слишком часто доверяли ничтожным тварям. Никто из окружающих властелина не подаст ему совет по внутреннему убеждению; все они лишь соревнуются в подхалимстве, стремясь лживой лестью превзойти друг друга. И, как часто случается, такие властелины теряют всякое представление о своих истинных силах, начинают считать себя непревзойдёнными гениями, впадают в ослепление… Они проливают реки крови, пока наконец кто-то не прольёт их собственную кровь…» [27]

27

См. Сенека. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977 г.

Олегу Константиновичу понравилась не сама цитата – и Сенеку, и многих других мыслителей последних двадцати веков он тоже знал неплохо. Ему понравилась уверенность и, как бы это лучше сказать, бестрепетность молодого офицера. Какой-никакой, а всё ж Великий князь рядом сидит, и чины у них на целый просвет отличаются [28] . Неужели уже тогда Чекменёв разглядел в почти обычном штаб-офицере будущее Величество? И рискнул?

Не вдаваясь в подобные психологические тонкости, спросил он у поручика одно: «А ты уверен, что сам можешь быть человеком, понимающим, какие донесения ложны, а какие – нет?»

28

У поручика три звёздочки при одном просвете на погонах, у подполковника – три при двух.

И получил ответ из того же самого текста: «Я уверен только в одном – всегда говорил и буду говорить именно исходя из «внутреннего убеждения». Насколько оно совпадёт с «объективной истиной» – ручаться не могу. Но, по крайней мере, тот, кто меня услышит, будет иметь возможность сопоставить моё мнение со своим. И с фактами…»

Поручик Чекменёв курил, по привычке разведчика в кулак, выпускал дым в костёр, смотрел на обшарпанные носки своих сапог. Над головами шумела под ветром-баргузином забайкальская тайга, на сотни вёрст вокруг – цивилизационная пустыня. Карабин на боевом взводе лежал справа, на расстоянии вытянутой руки, расстёгнутая кобура нагана – на ремне слева. Над костром закипал закопчённый чайник, неподалёку переговаривались казаки и всхрапывали кони.

Два офицера, не могущие даже на сутки вперёд провидеть свою судьбу, вдруг одновременно подумали о чём-то очень далёком и, скорее всего, несбыточном. Так в этом и есть истинный смысл жизни мужчины и солдата – думать о несбыточном. И надеяться, само собой.

– А ты возьмёшь на себя такую тяжесть? – вдруг спросил Олег.

– «Царям в лицо с улыбкой правду говорить?» – не поворачиваясь, то ли спросил, то ли уже и ответил Чекменёв. И неожиданно понял, что свой выбор уже оба сделали. Теперь осталось одно – воплотить его в жизнь. Чем плохая цель для поручика – посадить своего старшего товарища на пока ещё не существующий престол несуществующей империи? Куда как более интересная, чем выпиливать лобзиком из фанеры микроскопический дачный сортир [29] , или проводить никчёмное время, наблюдая за поплавком на речной воде, зная, что даже самый восхитительный улов не окупит и четверти выпитой на этой рыбалке водки.

29

См. И. Ильф и Е. Петров «Золотой телёнок».