Не чужая смута. Один день – один год (сборник)
Шрифт:
Вопросы про ополченцев всегда содержат в себе закавыку: подразумевается, что «ополчи» тут – что-то инородное. Когда ведёшь речь про осетин или чеченцев, у многих возникает ложное ощущение, что тут их больше всех.
Надо пояснить. В целом, говорят знающие люди, соотношение местных и добровольцев, приехавших из России, – 70 на 30 процентов.
Поэтому ответ на вопрос «как относятся к ополченцам» не предполагает какого-то противопоставления – да они тут дома, эти ополченцы, как к ним относиться – это мужья и дети.
Сегодня видел ополченца из местных: огромный колоритный мужик –
Люди проходят мимо военных как мимо естественной приметы ландшафта. Никто не бросается на грудь с криком «Сыночек! Спаситель!» – но никто не смотрит косо и не оглядывается с презрением. Я бы заметил. Я в Чечне эти взгляды ловил – глаза не спрячешь.
Здесь таких глаз не видел.
Выезжали в дома, которые только что попали под бомбёжку (бомбы падали во дворы, если точнее), – женщины уже сидят на лавочках, улыбчивые, уже спокойные. Спросили у нас документы: не диверсанты ли мы.
На рынке бабушка, как уже обыденную вещь, рассказывает, что позавчера была бомбёжка и убило Алевтину Петровну и ещё кого-то ранило. Обмениваются новостями.
В магазинах цены очень низкие. Такси по городу – рублей шестьдесят на наши деньги. По городу ходит общественный транспорт.
Сегодня была жёсткая бомбардировка Донецка (кажется, Киевское шоссе), достаточно долгая. Но в центре ходят трамваи – полупустые, и всё же.
Таксисты часто с георгиевскими ленточками (никто ж их не заставляет цеплять ленточки, верно?).
К русским отношение в целом приветливое. Никаких признаков воодушевления – просто приветливое и надеющееся.
Пьяных ополченцев не видел ни разу, они вообще по городу не очень ходят, только забегают на рынки изредка.
Ну, напоследок – маленький диалог, чтоб не создалось ощущения излишней благости.
Сидим в кафе. Рядом со мной ополченец с позывным Чечен (он с Сахалина, хотя чеченская кровь в нём есть).
За соседним столиком – местные донецкие братки, все в кожаных куртках, ведут себя по типу «мы тут хозяева жизни», я в России таких в девяностые видел в основном.
Говорю Чечену: «Тебя не раздражает то, что вы воюете, а эти тут сидят, как несусветные блатари?»
Он отвечает: «А, ладно, всё равно мне. Приказа не было. Сегодня – блатачи, завтра будут – копачи».
Поначалу не понял, что за слово, потом догадался – это которые окопы копают.
Ещё раз посмотрел на блатных я, подумал: а может, и стоит им, как это… покопачить разок.
Едем по ночному Донецку. Ополченец Артём говорит:
– Слушай, а мне начинает нравиться пустой город. Давай, когда кончится война, будем засылать фейки о том, что бомбёжки продолжаются, – и здесь будет такая же пустота и тишина.
Город действительно удивителен. Очень чистый – его по-прежнему убирают. И очень малолюдный. Дорожные правила соблюдает только местный транспорт. Ополченцы имеют привычку на аварийке пролетать мимо всех светофоров. Иногда это действительно необходимо. (Недавно прямо в городе расстреляли две машины, полные ополченцев.) Иногда не очень, просто нравится ездить быстро и чувствовать себя хозяином города, жизни и судьбы.
Они и есть эти хозяева сейчас.
Ополченцев, стоящих на постах, работающих и в городе и в поле, характеризует исключительная благожелательность: все улыбаются друг другу, все подчёркнуто обходительны; если какая-то машина останавливается посреди вечерней или ночной трассы (с нами такое было уже трижды – все дороги в осколках, колёса пробивают на раз) – любой идущий мимо транспорт с ополченцами останавливается: «Мужики, что случилось? Ничем не помочь?» При прощании неизменное на любом посту: «Удачи, ребята! С Богом!»
Боже мой, как эта картина отличается от вида наших российских «мирных», набыченных мужиков, с их чугунными яйцами, с их тупыми понтами, с их сорокакилограммовыми мордами, не способными на улыбку, с их привычкой цедить слова, которые на самом деле ничего не стоят и не весят. Тупой скот, что вы знаете о настоящих мужиках…
Я не буду писать о правоте или неправоте ополченцев, не о том речь. Главное: в Новороссии мужики живут с тем ежеминутным знанием, что их в любую минуту могут убить. Это, а не стальные яйца и прочие липовые повадки, наполняет их достоинством и, да, добротой и отзывчивостью.
Может, с той, украинской, стороны тоже есть нечто подобное – ради бога, пусть писатель Жадан и писатель Андрухович поедут и зафиксируют. Я не настаиваю, что это имеется только здесь. Но то, что это здесь имеется, – я настаиваю.
В Луганске немного заплутали поздно вечером. С нами ополченец, который был в плену, его только что обменяли. У него нет паспорта, отобрали на той стороне. Ему надо в местную центральную комендатуру.
На улице тьма, ничего не горит и никто не ездит. Как и где искать – непонятно.
– Луганск знаешь? – спрашиваем его.
– Я Екатеринбург знаю, – отвечает ополченец грубовато. Но по делу.
Вчера днём впервые видел, судя по всему, десантуру на броне. Один БТР. Они весело проехали мимо. Мы им помахали, они нам. Ну, может, у них туристический заезд в регион, кто ж разберётся.
Ополченцы из местных рассказывают: знаете, как отличить, кто едет на танках – ополченцы или… не ополченцы.
Когда колонна из шести танков проходит на скорости 60 км по трассе, вписываясь в крутой поворот колея в колею, с математически идеальными интервалами – значит, это не украинская армия. И это не шесть бывших танкистских водителей, которые когда-то служили в армии, а теперь снова решили тряхнуть стариной; таких тоже много среди ополченцев, но это и не они точно.
Это кто-то другой.
…По Донецкому аэропорту сейчас бьют из «Градов».
Какие были времена, обсуждать не будем – а то утонем в ненужном споре. Скажем так: какие были нравы!
Ладно бы на Великую Отечественную – на так называемую «белофинскую», то есть насквозь «империалистическую», едет добровольцем поэт Арон Копштейн, прямиком из Литинститута (он погибнет), едет молодой Слуцкий (ранен там и с денисдавыдовской бравадой пишет, что вырвало из плеча «на две котлеты»).