Не Господь Бог
Шрифт:
Мичурин, хирург и по совместительству отец дочки Лены, направил парня к ней. Он оперировал одному парню фимоз, оказалось, тот к своим двадцати девяти годам ещё девственник, поэтому Мичурин решил, что психолог пациенту не помешает, что ему надо обрести немножко уверенности перед первым разом.
– Ах да, он говорил о вас. Присаживайтесь, пожалуйста! Могу называть вас Дмитрий?
Лена ободряюще улыбнулась, заметив, как он спрятал ладони между колен.
– Митя мне, пожалуй, привычнее. Так звала меня мама, я, собственно, поэтому, верней, не поэтому, – смешался парень.
Лена
– Михаил Владимирович предупредил о вашем заболевании, как после операции чувствуете себя? – спросила Лена.
Парень махнул рукой, как будто только что вспомнил. Покраснел.
– Я бы не хотел обсуждать это.
– Вы разве не по поводу задержки сексуального развития? – Лена взяла блокнот и удивленно зависла с ручкой.
– У меня умерла мама, – выдал он.
– Сочувствую, – Лена не сразу перестроилась на другой повод визита. – Давно? – спохватилась она.
– Три года назад.
Лена опять удивилась: он сказал это так, как будто получил известие только что, и это известие перебило актуальную для него проблему половой дисфункции. Она всмотрелась в него повнимательнее.
Парень выглядел как преждевременно состарившийся подросток и одет был, как герой советских фильмов годов 80-х. Рубашка в голубую мелкую клеточку была застегнута на все пуговицы и немного маловата, было видно: сдавливает горло. Шерстяные, отглаженные стрелкой, брюки были затянуты ремнём и поддёрнуты едва не под мышки, выглядывали застиранные белые носки, начищенные туфли с тупым мысом. Флисовая серая жилетка с катышками завершала образ. Может, это новая мода, за которой она не успела уследить. «Фрик?» – предположила она про себя. Тёмные, вьющиеся, непослушные, явно давно нестриженные волосы, очки в какой-то блёклой, из прошлого века, оправе, четко очерченный прямой нос, густые брови, яркие, небывалого синего цвета глаза.
«Красивый парень, если бы не привычка горбиться, уводить глаза в сторону и теребить руки», – подумалось психологу. Взгляд её уткнулся в крупные, красивой формы руки и обгрызенные под корень ногти.
– Вы были очень близки? – это был не вопрос, констатация. Лена сразу поняла, что пришёл маменькин сынок. Одной этой закатанной жилетки хватило бы. Лена пододвинула парню салфетки, увидев, как он дрогнул лицом, собираясь заплакать. Бумажные салфетки всегда были под рукой, слёзы тут были не редкостью.
– Это я виноват в её смерти!
Лена такое слышала много раз.
– Люди склонны винить себя после смерти близкого человека, это нормально, – сказала она.
– Вы не понимаете! Мама узнала о том, что больна, рак, она написала прощальную записку и открыла газ.
– Сочувствую вам, – кивнула Лена активным слушанием – это единственное, что сейчас нужно было пациенту. – Но это было её решение.
– Я не заслуживаю сочувствия! Она из-за меня это сделала! А через несколько дней позвонили и сказали, что диагноз ошибочный, перепутали анализы, – закончил Митя.
Да, и такое бывало в Лениной практике. Иногда ей казалось, что она попала в один из сериалов,
– Это ужасно, – она дотронулась до Митиной руки. – Но вашей вины тут нет.
– Мама была для меня всем. Мне так её не хватает, – заплакал парень.
– Понимаю, – Лена протянула ему новую салфетку.
Но он воспользовался собственным носовым платком. Лену обдало запахом, не нафталина, но чем-то похожим, запахом стариковского быта. Митя высморкался.
– Ее звали Инна Петровна.
– Инна Петровна, – повторила Лена и ободряюще кивнула.
– Она всю свою жизнь посвятила мне. Отца у меня не было, верней, он погиб до моего рождения. Он был лётчиком-испытателем.
– Какая трагедия! – много же свалилось на этого парня.
– Это была мамина трагедия, я не успел узнать его, – сказал Митя. – А с мамой они очень любили друг друга, но не успели пожениться. Их свадьба трижды переносилась из-за его службы, так мать осталась беременной, её все осудили, даже отец отверг. Мы были с ней одни-одинёшеньки на всём белом свете.
«Одинёшеньки», – повторила про себя Лена. Вновь на неё пахнуло нафталином. Ну и парень! Откуда он взялся такой? Эта жилетка, этот носовой платок. Их ещё выпускают?
– Мама была заслуженным учителем России. Она преподавала математику. Мама всю себя посвятила школе! Её все очень любили. Уважали, ценили. Вы бы слышали, что говорили о ней на похоронах!
Слова лились из парня рекой. Это стало походить на затянувшуюся эпитафию.
– Мама тяготилась своим положением, в то время ведь незамужних матерей-одиночек не слишком жаловали, к тому же, я всё время болел, – Митя не мог остановиться в воспоминаниях о своих винах перед мамой, о её страданиях из-за него.
– Митя, давайте вернёмся к вам, – предложила Лена.
Молодой человек спохватился, как будто его поправила учительница у доски.
– Я хорошо учился! Вернее, отлично, почти, – зачем-то добавил он.
– Не сомневаюсь. Уверена, вы были хорошим сыном, – сказала Лена.
Митя резко засобирался уходить, хотя время визита ещё не вышло.
– Спасибо, что выслушали, – мелко кланяясь, как в былые года, попятился к дверям Митя, словно боялся сказать что-то лишнее на похоронах, где о покойном – только хорошее.
Как Лене хотелось потрясти его за плечи, чтобы достать из него то, зачем он пришёл, что болит. А в том, что там болело, Лена не сомневалась. Эти болезни хороших мальчиков и девочек были ей хорошо знакомы.
Митя несколько раз прощался, два раза пытался выйти то в дверь туалета, то в подсобку, и едва не сбил на входе пальму Людмилы Исааковны, но та, кажется, к парню благоволила и даже на прощание смела невидимую пылинку с его куцего драпового пальто с пришитым ниткамине в цвет хлястиком на спине. Бездетная старая дева всплеснула руками с умилением.