Не Господь Бог

Марика Девич

Помимо приюта и теплицы она использовала приёмную офиса Лены также в качестве приложения для знакомств.

«Николсон» хмуро посмотрел на часы.

– Чайку хотите? – предложила Людмила Исааковна. – А котёночка?

«Николсон» был явно не тот тип, кто подбирает котят. Но на чай милостиво согласился, бдительно уточнив:

– Бесплатно?

Дверь квартиры Мичурина открыла девица лет двадцати пяти в мужской рубашке на голое тело и посмотрела с возмущением на Машку.

– Опять ты? Ну и наглость!

Затем она заметила Лену, которая появилась из-за Машкиного

плеча, и на миг зависла. Девушка отца что-то прикинула в своей голове.

– Эй, – крикнула она в квартиру, – ты с несовершеннолетней закрутил, что ли?

– Я совершеннолетняя вообще-то, – приврала семнадцатилетняя Маша.

Лена прервала этот спектакль. Её ждал пациент.

– Простите за вторжение. Это его дочь, а я мать его дочери. Не более.

Появился Мичурин, явно только что из душа, с мокрыми волосами и в наброшенном банном халате. Бывший Лены пребывал в великолепной физической форме: поджарист, подтянут. Ни малейшего намека на животик, так часто возникающий у мужчин его возраста. Он был постарше Лены лет на пять, но яркие зелёные глаза, тёмно-каштановые волосы с небольшой сединой и задорное мальчишеское выражение на лице делали его моложе своих лет.

– Мичурин, привет! – поздоровалась Лена.

– У меня к тебе дело срочное, па, – сказала дочка.

– Почему ты сразу не сказал про дочь? – девушка готова была накинуться на Мичурина.

– Так не открывай дверь, пока я в душе, – парировал Мичурин.

«Папина чика» стремительно покинула квартиру. Мичурин, кажется, совсем не переживал.

– Мичурин, а почему ты ей не сказал? – спросила Лена, провожая закрывающиеся двери лифта.

– Зачем? Моя личная жизнь никого не касается, – ответил Мичурин, впуская в квартиру дочь с бывшей.

Не женой. Они никогда не были женаты. Лена с Мичуриным были знакомы с мединститута. Она всегда называла его по фамилии, так ей было проще и легче с ним общаться.

В тот год у Лены умер отец. Отец был известным в Ленинграде хирургом и вёл научную работу на кафедре в их институте. После похорон Лена заперлась дома. Тогда и пришёл Мичурин, любимый ученик отца, извинялся, что опоздал на поминки, что-то врал насчёт пробок. Но видно было по его взъерошенному виду, аромату духов и помаде на воротнике, что даже смерть любимого наставника не смогла повлиять на его жизнелюбие. Мичурин имел репутацию прожигателя жизни: злые языки о нём говорили, будто в медицину пошёл, только чтоб крутить романы с молоденькими медсестрами. Папе это было неважно. Он ценил Мичурина как профессионала, себе равного, отмечал его золотые руки, а главное – «чуйку». Это, говорил папа, для хирурга самое важное.

Лена рассказывала Мичурину о своем детстве, о том, каким замечательным отцом был её папа, не по призванию, по несчастью. Мама Лены умерла вскоре после родов кесаревым – осложнение, тромб. И Прокофьев стал ей папой в квадрате, отдувался за обоих родителей. Лена была самой лучшей, самой красивой, самой умной девочкой на земле. А отец был самым лучшим для неё, равных ему по уровню она не видела. Она говорила о том, что Мичурин чем-то похож на отца, говорила спасибо, что выслушал, потому что ей так не хватает отцовского тепла и нежности.

Как так получилось,

что они обнимались, как последние люди на земле, и она сама попросила его остаться, потянулась поцеловать? Всё произошло само собой. А может, всему виной был отцовский коньяк, которым отпаивал её Мичурин? В любом случае, Лена тогда впервые за долгое время спокойно уснула. А Мичурин пролежал всю ночь рядом, не меняя положения, испытывая к дочке Прокофьева невероятную нежность. Он думал, что должен взять за неё ответственность. Не должен, хочет. Такое к его тридцати с ним случилось впервые. Но наутро Лена проснулась, смутилась и заверила, что ответственности за неё никакой брать не надо, справится сама. Даже когда через месяц узнала, что беременна. Мичурин немедленно предложил ей замуж. Лена мягко отказала. Решили так: дочку записывают на отца, он помогает, чем может, а расписываться и жить вместе не будут. Вернее, она так решила. Она всегда за себя всё решала, даже той их единственной ночью. Он потом понял: Лена не была влюблена, просто на него в ту ночь упал луч любви Лены к её отцу.

– Пап, подпиши! Мне сегодня крайняк в деканат сдать. Надеюсь, у тебя нет судимости, – протянула бумагу Маша.

– Я тоже надеюсь. Продвигается твоя Америка? Уже точно известно, что берут в программу? – спросил Мичурин, подмахивая бумагу.

– Куда они денутся. Просто хочу заранее всё подготовить, чтоб без сюрпризов.

Получив желаемое, дочка по-хозяйски прошла в кухню отца и без спроса полезла к отцу в бар – там всегда была среди алкоголя вредная кока-кола. Тут Лена была не властна – не её территория.

Лена чмокнула Мишу в щёку, собралась уходить.

– Ну пока, Мичурин, спасибо! Машка, идем!

– Даже чайку не попьёте? – расстроился, кажется, Мичурин.

– Меня пациент ждет, Мичурин.

– А мне в деканат, – сказала Машка, допивая колу.

Миша тепло обнял девчонок.

– Может, встретимся, пообедаем вместе? – предложил он. – Редко видимся.

– Конечно, на связи, – легко согласилась Лена.

Машка вызвала лифт, она желаемое получила, погрузилась в телефон. Мичурину было жаль расставаться с ними так скоро.

– Погоди, – нашёл он повод. – А как там мой девственник? Дошёл до тебя?

Лена кивнула.

– Ага, приходил.

Миша подождал подробностей, но не дождался:

– Ну, расскажи. Что там у него?

– Мичурин, ничего я тебе не скажу. С ума сошёл? Врачебная этика.

– Ладно тебе. Я ж переживаю за свою работу, инструмент ему поправили, его ж теперь разрабатывать надо. В дело запускать, ты уж постарайся, такой агрегат пропадает.

– Мне не обязательно знать о его размерах, ладно?

– Не, ну там реально есть над чем работать, – развел руками Мичурин.

– Циник! – сказала Лена.

Подъехал лифт.

– Стойте, девчонки, деньги-то нужны? – уже в закрывающиеся двери лифта спросил Мичурин, залезая в карман.

– Не, хватает, – уезжая, отмахнулась Лена.

Мичурин проводил взглядом. В присутствии Лены он вёл себя как пацан. Если честно, ему хотелось, чтобы Машка рассказывала матери о том, что у него не переводятся «чики», он хотел заставить Лену ревновать, а она не ревновала. Мичурин был для Лены всего лишь отцом её ребенка.