Не могу без тебя
Шрифт:
— Ты помог. Благодаря тебе я стала врачом.
— Нищенская зарплата, я же знаю. Одинокая-беззащитная девочка. Мне так жаль тебя! — Иван подошёл к ней.
Всё-таки заморосил мелкий противный дождь, будто не май, а поздняя осень. Раздался щелчок, Иван распахнул зонт.
— Сядь, Ванечка, на пять минут, если тебе жаль меня!
Иван перешагнул через ворчащую собаку и сел.
— Ну, сел. Говори скорее, что хочешь сказать. — Он распростёр над ними обоими зонт.
— Тебе здесь когда-нибудь лежать, — сказала мягко Марья. — И мне.
— Что? — Иван резко повернулся к ней, собака рванулась к нему, Марья едва успела положить руку на собачью голову.
— Это наша с тобой вечная обитель. На пять минут остановись в своём беге, — попросила она. — Какое совещание? Вот вечность. Кто посылает нам яркий свет? Давай прижмёмся друг к другу, остановимся. То, что мы считаем себя хозяевами в сиюминутном времени, его принимая за высший суд, то, что несёмся как угорелые, гонимся за сиюминутными благами, быстро пройдёт. Жизнь мгновенна. Разве ты заметил промелькнувшие годы? В одном письме ты пишешь, что полюбил охоту. Тебе нечего кушать? Что вдруг принялся стрелять по живому? Один из наших недавних правителей тоже «полюбил охоту»: в Беловежской пуще почти всех зверей извёл. Сегодня человек — владыка, а завтра заглатывается смертью. Есть или нет возможность иного исхода? Тот правитель спас миллионы людей и погубил многое, дал людям глотнуть свободы и запустил по рельсам курьерский поезд благ и удобств. Иногда я чувствую себя в вечности, а иногда несусь. Куда? Что такое жизнь?
Над ними жили птицы и дождь, они с Иваном были отгорожены хмелем от чужой памяти, для них — зелень и муравьи, возводящие свой таинственный дом, и холм земли, родивший разнотравье, теснящее землянику, — для них.
— Может быть, всё это и есть вечность? Казалось, уже смерть, под снегом живое погибло, и вдруг — весна, новое начало. Весьма вероятно, и мы можем начаться сначала?! А что, если смерть — обман, и будет новое восхождение с совершенной душой? — Иван смотрит на неё ошарашенно. — Мама зарядила нас… кажется, детская забава — газета, сказки, рассказы. Детская игра: «закрой глаза», «представь себе», «ты попал в волшебную страну», «подумай». А ведь это и есть душа. Душа просит не материальности, не подчинённости чужой власти, не вещей. Смотри, Ваня, кто вырезал каждый листок? Кто придумал и устроил так, чтобы из глубины листьев рождался цветок, не один, несколько? Кто, каким образом превращает цветок в твёрдый комок, а потом в нежную красную ягоду земляники? Мой сын меня как-то спросил: «Мама, была зелёная, а стала красная. Как?»
— Какой сын? — удивился Иван.
— Иван — мой сын. — Но Марья не стала ничего рассказывать. Она пытала себя, пытала Ивана пыткой жестокой — своей любовью удерживала его от его бега и суеты. — Видишь, мы не виделись столько лет, а ты даже не спросил: «Сестра, как ты живёшь? Почему плохо выглядишь? Здорова ли ты?» Ты произнёс поминальную речь по мне, а ведь если мерить этими мерками, — Марья развела руками, — хмелем, дождём, землёй, всё наоборот: я как раз счастливая. Не замужем, а любят меня, и я люблю. Меня не печатают, а я нашпигована новыми сюжетами до макушки, и я пишу. Говоришь, неудачница. Подумаешь, в стол пишу. Я — счастливая! А ты, мне кажется, свою жизнь губишь.
— Что?!
— Прости, — сказала она виновато, — опять за старое — судить! Я же вроде справилась с этой мерзкой чертой! — Марья хотела попросить отвезти их с собакой домой, да передумала. Хотела сказать: «Всё равно не повезёшь, побоишься испачкать великолепные иностранные сиденья», не сказала. — Ты не слышал моих слов, хорошо? Бывает, лезет из меня этакое отвратительное ханжество, прости меня.
— Почему я гублю свою жизнь? — перебил он её сердито. Он был раздражён и не скрывал этого. Мало того что задерживает его, когда он спешит, ещё и оскорбляет!
Марье было мучительно стыдно, зачем она опять вещает и судит, зачем испортила их встречу и настроение брату. И было жаль своих общих с ним лет, точно они прошли зря, а родство и взаимопонимание приснились. Жаль было своей безоглядной любви к Ивану, закрывшей для неё всех остальных ребят, в Иване сосредоточившей мир.
— Говори! — сердито приказал Иван. — Говори, как думаешь, ну? — Он смотрел на неё остро, нелюбящими глазами, и она, обиженная его отчуждением, повторила:
— Мне кажется, это ты несчастлив. Жену, мне кажется, ты не любишь, — осторожно сказала Марья. — Романы твои, ты прости, мне не нравятся. Герои кажутся скучными. Бегут за скучными преступниками, догоняют, разоблачают.
Раньше обязательно пришибла бы его словами «это графомания», «хвалят тебя бездарные крикуны», а теперь сказала тихо:
— Не чувствую в них любви, сострадания.
Раньше сказала бы: «Отец верит, у отца — идеалы, отец живёт, а в тебе пусто». Сказала бы, а Иван взорвался бы, закричал: «Замолчи, кликуша! Блаженная! Придумала дурацкий смысл. Ерунда всё это! Хватит каркать!» Собака вскинулась бы и залаяла, аккомпанируя Ивану и не принимая того, что он кричит. А Иван выскочил бы за ограду и побежал. Она зримо увидела, как бы всё это получилось: он убегал бы от неё лёгким спортивным бегом, напоказ миллионам. И смешон был бы зонт, бегущий вместе с ним над его головой.
Но… она не сказала Ивану ничего резкого, сквозь слёзы смотрела на него, и он расплывался перед глазами.
— Я, Ваня, чувствую над собой защиту. — Она запнулась. — Вижу свет, Ванюша… — Щемило сердце. Иван зачем-то собрал, резко щёлкнув, зонт. Теперь их мочит дождь. По лицу Ивана текут струйки воды. Родной, единственный, её близнец. Господи, как хорошо, что он так смотрит на неё, не замечая дождя.
— Ты говоришь, свет… Ты говоришь, вечность. — Иван очень похож сейчас на её Ваньку: та же незащищённость, то же удивление перед миром. А говорит горько, как старик: — У меня была мать, мы с ней очень любили друг друга, мы с ней очень понимали друг друга. Где она? Почему её нет со мной? — Замолчал, сказал виновато: — В моей теперешней жизни и ей, пожалуй, не хватило бы места. — Он смотрел теперь на землянику. — У меня была сестра, — продолжал глухо. — Мы были неразлучны. Она была моим единственным другом. Я не мыслил жизни без неё. Сейчас у меня не осталось на неё времени. Как это получилось? Слушай, когда это началось? Я помню, у меня была Алёнка, и больше никого мне не было нужно. Я любил её так, как можно любить лишь раз в жизни. Я ушёл от Алёнки. Почему так случилось? Вероника твердила мне, что я гений, что я — для славы, что меня лишь нужно пообтесать, приодеть: и я смело могу подняться на самый верх. Она внушила мне, что я большой писатель. Маша, почему всё так случилось? Как я могу жить без Алёнки? Как же это началось? Я в самом деле люблю тестя. Он для меня расшибётся! Он любит меня больше сына, предугадывает каждое моё желание. Меня любят все, с кем я имею дело. Искренне или нет? Ну, объясни ещё раз, — просит он. — Ты говорила о вечности. Что это такое? Я не понимаю. Я не могу додумать, ухватить. Хмель, ты говорила, деревья, земляника. Ты не договорила. Не объяснила главного. А ведь во мне, в самом деле, пусто. Дождь идёт. Я опаздываю на очень важное для меня совещание. А ведь пусто… в душе. — Он растерянно смотрел на неё. — Если я опаздываю на совещание. Это же самое главное для меня. Так? Не так. Что случилось со мной? Может, я вовсе не люблю Веронику? Бородавка у неё вот здесь, — он показал на шею, — висит. Чеснок она ест целый день. Я не могу. Скажи что-нибудь. Мне очень нужно идти. Почему мне так скучно?
Марья встала. И собака встала.
— С моим сыном сейчас сидит Алёнка. Поедем домой. У нас с тобой есть кое-какие долги. Возьмём Ваньку и все вместе навестим Колечку. Давай купим ему совершенный киноаппарат, ты же говорил, ты богатый! Помнишь, ты обещал, что женишься на Лёсе? Не надо жениться. Давай найдём ей работу, которую можно делать дома, чтобы ей было интересно.
— Лёся? А ты видела её? Я писал ей, она не ответила. Как она? Всё в коляске? Наверное, постарела. Колечка… Я посылал ему свои опусы. — Иван стоял обрюзгший, опустив плечи, тёр лоб и виски. — Подожди, а как же совещание? Я должен быть на совещании. Решается интересная поездка в Англию.
Щемит сердце. Текут слёзы. Они всё-таки вырвались и текут, текут. Марья слизывает их.
— Ну, зачем тебе Англия? В России сейчас плохо, Россию нужно спасать. Помоги ей, чем можешь. Знаешь, как Ваня обрадуется собаке?! И мой муж обрадуется, он тоже мечтает о собаке! — Марья оговорилась, Андрей не муж, они не расписаны. Но Иван не услышал ни оговорки, ни того, что у неё есть муж. — А может, прав ты, и жить надо лишь вот этой минутой, как ты, в местном времени? Подожди, нет, совсем не то. — Наконец ей открылось. Вот цветок земляники. Вот клён. Вот птица. Сейчас она поймёт. — Ваня, я часто думала, почему все, кого я знаю, несчастны. Да, время нам выпало страшное, и страна — страшная, ты прав: из неё хочется бежать без оглядки. Но посели всех, кого я знаю, в благополучное время и в благополучную страну, где у всех будут особняки, машины, вот ты же имеешь всё, а человек останется несчастным. Я только что поняла, дело в нас. И не в том, что мы не востребованы нашим обществом и большинство из нас не развили и не реализовали своих талантов. Кое-кто, может, и развил. — Она замолкает.