Не могу больше
Шрифт:
— За сигаретами, умник. Чувствую, одной сегодня не обойтись… — Она вернулась с изящной продолговатой пачкой UNO Virginia. — Разве Шерлок не рассказал тебе?
— О чем, мать твою?! — Джон вскочил и замер напротив неё. — О чем?!
Гарри растеряно моргнула и пожала плечами.
— Ерунда какая-то… О Рождестве, о чем же ещё? О том, что мы вместе провели рождественский вечер. Ужинали. Разговаривали. О тебе. О вас.
— Вместе?! Ты и Шерлок?! Боже! — Джона заметно качнуло. — Боже!
— Сядь. Ты меня нервируешь, честное слово, — взмолилась
— Он не скрыл. — Джон неловко и шумно опустился на стул. — Он хотел рассказать, но… Я ещё не видел его. Не был на Бейкер-стрит. Я сволочь. Трусливая мелкая сволочь.
— Вернувшись, ты не удосужился встретиться с Шерлоком? Ты совсем спятил, Джон Ватсон?! — Ресницы Гарри изумленно порхали. — Не может этого быть. Две недели прошло! Какой же дурень, господи… Ты и в самом деле набит соломой! — Она глубоко затянулась и выпустила дым прямо ему в лицо, как будто не хотела видеть ни жалкого раскаяния, ни горечи в каждой искаженной черте. — Можешь пренебречь его любовью, черт с тобой, раз уж ты такой безгрешный кретин, а твоя Мэри — ангел небесный, посланный тебе в качестве спасителя и поводыря. Но рисковать дружбой…
— Его любовью?
— Вот дьявол! — Гарри бросила сигарету. — Не получается, братик. Притворяться совсем не умеешь. Не научился. Ты сам всё знаешь не хуже меня.
— Любовью? — настойчиво переспрашивал он. — Любовью?
— Как я хочу тебе врезать, Джон! Не разочаровывай меня больше, чем уже есть, я не вынесу этого. Любовью, любовью. Шерлок любит тебя, недоумок. Любит.
Джон облегченно закрыл глаза: Гарри можно поверить. Сомневаться в себе, в целом мире, в каждом живущем и дышащем, но только не в Гарри. И не в том, что она говорит.
— И я люблю его. Очень. Дышать не могу.
— Мать твою, какое открытие, — нервно хохотнула она. — Будто я не знала этого с первой минуты. Давно надо было накормить тебя до отвала, чтоб ты наконец прозрел. Налей виски, черт бы тебя побрал, меня уже и снаружи трясет.
Не допустите огня? Да гори оно всё!
Не нужную ему жизнь, где Шерлока… Шерлока, которого он так сильно, так отчаянно сильно любит, что рвется каждый стонущий нерв… где Шерлока быть не должно.
*
В квартиру он не вошел — ворвался.
Замочная скважина уменьшилась до размеров молекулы, и попасть в неё бородкой ключа было почти невозможно. Сам ключ два раза падал на мостовую, гладкой, блестящей, вертлявой саламандрой выскальзывая из пальцев.
Джон матерился шепотом и корчил свирепые мины. С одной из таких мин он и ворвался в прихожую, угодив прямо навстречу миссис Хадсон, вышедшей на звук затянувшейся возни у дверей.
— Джон?
— Здравствуйте, миссис Хадсон.
— Здравствуй. Ну и вид у тебя. Ты приехал нас убивать, не иначе.
Оказавшись в нежных, но крепких объятиях, она тем не менее строптиво дернула хрупкими плечиками.
— Отпустите меня, молодой человек. Немедленно.
Джон вдыхал родной
— Миссис Хадсон… Моя миссис Хадсон…
— Я не твоя миссис Хадсон, — сердито осадила она его, наконец-то вырвавшись из стосковавшихся, сильных рук. А потом укоризненно прошептала, кидая короткий взгляд в сторону лестницы: — Как же так, Джон?
— Простите, простите. Я сам не могу в это поверить. — Джон переминался с ноги на ногу, с нетерпением поглядывая на убегающие вверх ступени. — Шерлок… Он дома?
— Дома, — ответила миссис Хадсон и добавила ещё тише: — Хандрит.
Хандрит? Ничего-то вы не знаете, бесценная наша домовладелица. Он любит. Шерлок любит меня. Дурака.
— Я… Извините, но мне надо…
Женщина понимающе усмехнулась.
— Иди, иди. Миритесь. Не буду мешать.
Взлетев по лестнице, Джон на минуту остановился, уткнувшись лбом в шершавую поверхность двери и с трудом восстанавливая дыхание: слишком уж стремителен был этот взлет.
Сейчас, сейчас…
*
В гостиной сумеречно и тихо. Свет падает только из освещенной кухни, да от камина по стенам и мебели разбегаются золотистые блики. Но Джону не нужен свет — всё ему здесь знакомо, всё на своих местах. Шерлок не изменил в гостиной ни одной, даже самой ничтожной детали, и лишь небывалый, почти идеальный порядок немного сбивает с толку.
Голодный взгляд мечется, суетится: Джон очень соскучился и спешит вобрать в себя всё, что столько времени было от него далеко. Каждую невидимую пылинку. Как будто отнимут, как будто не дадут насмотреться, вытолкнув вон и захлопнув дверь навсегда. Мягкие очертания привычных предметов больно режут глаза. Или это подступающие слезы так жгучи?
Не дать себе разнюниться. Ни за что не дать.
Шерлок лежит на диване и, кажется, спит. Во всяком случае, на довольно шумное появление Джона никакой реакции не последовало: ни поворота головы, ни легкого вздоха.
Странная у него хандра.
Нет, не спит. Конечно, не спит. Затаился еле дышащей, сонной тенью, вложив в свой наивный обман немалую артистичность. Но Джона не проведешь. Он знает, что в эту минуту Шерлок чутко откликается на каждый негромкий шорох, на каждый короткий жест: поворот головы, вскинутые к виску пальцы, расстегнутая и брошенная в кресло куртка.
Ноги безвольно ослабли — внушительная порция виски, волнение, рваный сердечный ритм, — и Джон уселся прямо на куртку, утомленно закрыв глаза. Не вовремя на него накатило, не вовремя: меньше всего нужна сейчас эта немощь, эта внезапная старческая тряска в коленях.
Но как хорошо, господи. Как хорошо.
Тепло, тихо.
Дома.
А дыхание восстановится. И сердце перестанет гореть и отскакивать от стенки к стенке, словно взбесившийся мяч. И ноги снова нальются силой.
Сейчас, сейчас…