Не мой, не твоя
Шрифт:
В конце концов из соседней квартиры высунулась бабка. И ни «здрасьте» тебе, ни «кто такой», сразу истошно заверещала:
— Ты чё ломишься, а? Чё долбишься? Покою от вас нет… Как вы уже достали! Думала, этот паршивец, прости господи, помер, хоть вздохнем спокойно. Так нет, всё равно ходят и ходят. Стучат и стучат.
— Тише, бабка. Чего разоралась? Нормально скажи, кто помер?
— Как кто? А к кому ты ломишься? Дружок твой помер. Наркоман этот проклятый.
Я обескураженно оглянулся на дверь, потом достал телефон сверился с адресом в сообщении Лорса. Да нет, всё
— И когда он умер?
— Ну, когда… Ну, вот три дня назад его нашли. Да, точно во вторник. В понедельник нам пенсию принесли, а во вторник его нашли, уже мертвого. Но в воскресенье живой был, это точно. К нему тоже вот приходил какой-то…
Сюда я мчался на взводе, думал, голыми руками эту тварь удавлю, а тут аж растерялся сразу. Черт, что ж он так не вовремя умер-то…
Ладно, хотя бы тогда выяснить, что ли, что там за унтерменш такой был? И кто к нему приходил?
Бабку бы потрясти…
— А ты что, знакомый его или кто? — подозрительно прищурилась она.
— Или кто.
Я достал портмоне, вынул купюру, показал старухе.
— Расскажешь, что за хрен здесь жил, чем занимался, кто к нему ходил?
Бабка сразу подобрела.
— Ну расскажу, что знаю. Чего не рассказать-то хорошему человеку? Тюрин здесь жил. Антошка Тюрин.
— Молодой?
— Ну, не старый. Сколько ему было-то? Дай бог памяти… Лет тридцать пять, сорок, не больше… Я ж его с детства знаю. И мать его знала, она года полтора как умерла. Хотя с таким сыном немудрено. Он же всё из дома тащил. Вещи её, какие подороже, золото, шапку норковую, сервиз, всё вынес… Даже медали деда продал, не постыдился… Пенсию у матери отбирал, всё на наркотики свои спускал.
Я ничего не понимал. С одной стороны, Марина называла имя Антон. Урод, который их с подругой развёл и накачал. Но с другой — я плохо себе представлял, чтобы конченый нарк такое провернул. И словно в ответ на мои мысли бабка сообщила:
— Нет, раньше-то Антошка нормальный, вроде, парень был. Не без говна, конечно, но хотя бы мать не обижал. Деньги у него водились. Модный весь ходил, в костюме белом, ещё патлы отрастил по плечи, стиляга… На машине разъезжал. Важный такой. Бизнесмен, куда деваться. С нами, соседями, не здоровался, в упор не замечал…
Сверху спускалась пара, мужик с тёткой. Бабка замолкла, потом распахнула дверь пошире и кивком пригласила войти.
— И что там за бизнес у него был?
— А я знаю? Он мне не докладывался. Хотя нет, стой… мать же его говорила… да, точно-точно, фотостудия у него своя, кажется, была. Или модельное агентство, что-то такое. Это вот он из армии как пришел где-то в конце девяностых, так и раскрутился. И с нами сразу знаться перестал. Дружками солидными обзавелся, не то что эта шелупонь, которая к нему в последнее время ходила. Одного точно помню. Часто к нему раньше приезжал. Лысый, гад.
— Как его звали, помнишь?
— Да я знать не знаю. Оно мне надо, как там его звали. Говнюк он, вот и всё. Вечно на клумбу заедет, цветы подавит… Пионы однажды перемял все. Я ему: «Что ж ты делаешь, паршивец?». А он меня матом обложил. А тогда ещё моя Чапа была жива. Облаяла его. Так этот фашист её ногой… со всей дури… Я её еле выходила…
— И что потом? Куда этот лысый делся?
— А черт его знает, сюда перестал приезжать, как Антошка скатился. Лет пять-шесть или даже дольше. К Антошке всякий сброд потом начал таскаться. А-а, одно время мужики ещё к нему ходили, долги с него трясли. Били даже. Говорили, что вообще убьют, если долг не отдаст.
— Отдал?
— Видать, отдал, раз отстали от него. Деньги-то у него иногда появлялись. Уж не знаю, правда, откуда. Может, и сам приторговывал наркотой. А откуда ещё у такого? Но несколько раз точно разживался. Даже, знаешь, однажды телевизор себе такой огромный, новомодный как-то приволок. И вообще сразу такой веселый бегал. И вся эта шушера к нему тут же набивалась. Вакханалии устраивали. Спать ночами не давали, ходили туда-сюда, шумели, музыку включали на весь дом, что оглохнуть можно. Из квартиры выйти было страшно. Потом, видать, деньги кончались, гости расходились, а Антошка снова тут побирался. То телефон предлагал, по соседям бегал, то ещё что-нибудь втюхивал…
— Отчего он умер?
— Так от передоза. От чего они все помирают.
Больше бабка ничего такого, за что можно зацепиться, не рассказала. Но я хотя бы теперь точно знал, откуда всё пошло. Жаль всё же, что эта мразь Антон, как там его… Тюрин, откинулся раньше, чем я до него добрался. Ну ничего, остались и другие…
С отцом удалось поговорить только вечером, после работы. Только ничего особенного отец мне не поведал. Повторил лишь то, что уже раньше рассказывал. Всё в общих чертах и ничего конкретного. Ни имен, ни фамилий, ни адресов.
Нет, я вполне мог поверить, что отец действительно не в курсе. Подобные развлечения вообще не в его духе. Только вот когда я спросил отца про его безопасника, он вдруг отреагировал совсем не так, как я ожидал. Как будто насторожился, замкнулся и на все мои вопросы отмалчивался:
— Ты просто скажи, где он, — налегал на него я. — Мне надо с ним поговорить. Сначала он отмазывался, когда я ему звонил, теперь вообще недоступен. Куда он делся?
— Юра уехал по моему личному поручению.
— Куда? По какому поручению?
Отец молчал. Я и просил по-человечески, и негодовал, и угрожал, и взрывался — тщетно. Он как в рот воды набрал. Сидел, сгорбившись в своем кресле, и молчал. Даже не пытался придумать хоть какую-нибудь более-менее правдоподобную отговорку. Хотя понятно — он слишком ослаб, слишком измучен болями. Он хотел просто получить скорее очередной укол, от которого больше не мог отказываться, и уснуть, но я его не выпускал из кабинета, где допрашивал весь вечер.
В другой раз я бы сам от себя ужаснулся. Но не сейчас, когда узнал, что они сделали с Мариной. Да меня с трудом хватало, чтобы весь этот день выглядеть, ходить, говорить, как нормальный человек в то время, как у меня попросту сносило крышу. В конце концов в бессильной ярости зарядил мраморной статуэткой в стеклянную витрину, взорвавшуюся фейерверком осколков. Потом уперся руками в подлокотники отцовского кресла, наклонившись, навис над ним и процедил: