Не мой, не твоя
Шрифт:
Я хотел было цыкнуть на них, чтоб потише голосили, а то Димон, который обычно на воздухе спал беспробудно, уже начал опасно ерзать. И тут увидел, что эта школота бешено раскручивает на карусели девочку в красной курточке. Она так быстро мелькала, что даже смотреть на это скоростное мельтешение голова закружилась. Потому я и не сразу сообразил, что это наша Оля. Только присмотревшись, узнал.
— Покарауль-ка, — передал я коляску Сереге.
Тот с готовностью вынул из кармана пистолетик и принял стойку. А я подошёл к пацанам. Прихватил одного, самого
— Это что тут за аттракцион? — тряхнул я его.
Все остальные — а было их, помимо того, которого я поймал, ещё четверо — тут же застыли. Уставились на меня испуганно, что-то промямлили невнятное. Один поспешно остановил карусель, отошел на шаг и встал в струнку как пионер, типа и не при делах.
— Мы просто играем, — вякнул пацан, который извивался у меня в руке. — Отпустите!
Его дружки откровенно трусили.
— И в чем смысл игры?
Те не ответили, только еще больше понурились.
— Отпустите! Мы ничего такого не сделали, — жалобно скулил пацан, хотя до этого резво командовал аттракционом.
Тут моя Оля, которая сидела, съежившись в комок и до белых костяшек вцепившись в поручень, подняла лицо, несчастное и бледное, да нет, прямо зеленое. Шатаясь, приподнялась, ступила на землю с карусели и чуть не упала. Я еле успел подхватить её другой рукой.
Она сделала пару неуверенных шагов, и тут же беднягу вырвало. Я подал ей платок. Она промокнула рот и вдруг заплакала. А я уже и не помнил даже, когда видел её плачущей. Убедившись, что она стоит не падает, снова повернулся к школоте.
— А сейчас будем играть по-моему.
Я снова приподнял пацана, самого борзого из этого компашки, явно, заводилу. Усадил его на карусель.
— Ну? Чего стоим? Крутите другана, — велел я застывшим пацанам. — Живее! Чего морозитесь? А ну давайте со всей дури, как умеете…
После площадки мы ещё погуляли в парке. Сначала Оля молчаливо брела рядом, потом, когда присели на скамейку, без всяких вопросов сказала сама:
— Это Мясников. Ну которого ты… Он из шестого «А». Они там все дебилы какие-то, но он самый тупой. Они после физры к нам в раздевалку забегают и в девчачий туалет тоже. Придурки. Ну вот он пацанов из своего класса подговорил, и они теперь меня после уроков подкарауливают.
— Зачем?
Оля пожала плечами.
— Обзываются, дразнят, толкают, рюкзак отбирают… — и тише добавила: — Пинают иногда. Белую куртку, в которой я в том месяце ходила… это они её изрезали ножичком.
— И за что?
— Мясников их подговорил. Он мне однажды в сок плюнул в столовке. И говорит: пей давай. А я этот сок в него выплеснула. И он теперь меня достает.
— И давно?
Она кивнула.
— Ну с начала года, с сентября. Я уже по-всякому делала. И сбегала с последних уроков, чтобы они не поймали. И, наоборот, подольше в школе оставалась…
— И чего ты молчала? Зачем терпела?
— Ябедничать стыдно, — произнесла она таким тоном,
— Ну что за бред, Оль? Перед кем стыдно? Перед этим говнюком? Тебе вообще должно быть пофиг, что он там подумает. И вообще кто бы то ни было. Делать надо так, как будет лучше тебе, и плевать на всех, ясно? Завтра встречу тебя после школы. Потолкую еще раз с этим героем.
Оля посмотрела на меня и слабо улыбнулась.
— Спасибо.
— Я тоже с ним потолкую, — серьезно заявил Серега, который до этого бегал вокруг скамейки, а тут вдруг остановился и опять решительно вынул из кармана пистолетик.
Оля коротко засмеялась.
На другой день я подъехал к Олиной школе. Пришлось подождать минут двадцать, но хоть не зря. Завидев её, я вышел из машины, встал рядом со школьными воротами. Она попрощалась с подружками и с радостной улыбкой подбежала ко мне.
— Мясников там в раздевалке. Скоро выйти должен, — сообщила она заговорщически и, повернувшись к школе, откуда вереницей тянулись ученики, замерла в предвкушении.
И впрямь вскоре показался вчерашний шкет. Сразу отвесил кому-то чирка и вообще вышагивал разнузданно, но ровно до того момента, как увидел меня.
Я подманил его. Пацан вмиг сдулся, нервно заозирался по сторонам и наверняка вообще дернул бы отсюда прочь, не будь вокруг никого. Но при народе бежать постыдился. С миной умирающего смиренно поплелся к нам.
Ему, конечно, повезло, что он шпанец, а я детей не трогаю. Так что просто высказал ему всё коротко и доходчиво.
— Оля, прости меня, пожалуйста, я больше так не буду, — лепетал вчерашняя гроза школы.
Оля всю дорогу из школы домой, сияя, рассказывала про каких-то подружек своих, про училок, про одноклассников, которые все придурки. Короче, прорвало её. Потом у дома серьезно попросила:
— Только давай маме не будем рассказывать. Не хочу, чтобы она волновалась.
Спустя пару недель мы с Мариной выбрались поужинать в ресторан. Вообще-то нас Лорс и Юлька вытянули — отметить их годовщину. Ещё недавно мы бы отказались, но Димон уже несколько дней как не устраивал нам концертов, даже по ночам.
Мы сначала, не веря в счастье, отсыпались впрок. И даже сумели урвать время для долгожданной близости. Ну а теперь совсем уже осмелели — решили вот выйти в люди, оставив Димона на няню и на Олю.
— Ты видишь? — спросила с победоносным видом Марина, когда Лорсу понадобилось отлучиться, а Юлька, как заботливая матушка, пошла его проводить. — Я была права.
— Угу. А мы сейчас о чем?
— Об Оле! Я же говорила, что это такой период у неё. Говорила же, не надо на нее давить, не надо лезть в душу, не надо допрашивать, и само всё пройдет. И вот — прошло. Её классная вчера сказала, что она перестала сбегать с уроков. Учится. Ведет себя хорошо. И вообще, помнишь, какая она бука ходила? Слова не скажет, не улыбнется. А сейчас — другое дело.