Не мой персонаж
Шрифт:
– Я думал ты просто мираж, - первое, что мы услышали от автора.
– Думал, что переутомление так сказывается. Поэтому и помчался к сестре в деревню, дышать свежим воздухом и расслаблять ум наблюдениями за домашней скотиной.
– Но я уж точно не мираж, - заметил я.
– Могу даже паспорт показать.
Мы привели старика в чувство и усадили на диван. Чтобы как-то оттенить нелепость ситуации, познакомились. Он представился Дмитрием, я - Артемом. Алину представлять не надо было. Конечно, называть человека вдвое старше себя по имени было непривычно, но я справился. Мы даже перешли на "ты". Я рассказал Дмитрию о проведенных днях с героиней его рассказа, он поведал, как эти дни отпаивался пустырником. Я
– Почему ты не даешь ей уснуть, - спросил я.
– Не хочешь убивать, понимаю, но как ей жить без сна.
– Это была единственная возможность ее остановить, - ответил он, нисколько не смущаясь, что о присутствующей даме мы говорим в третьем лице.
– С момента ее появления в первой строчке, она уже умирала. Не важно, выпила бы она таблетки или нет, узнала бы она какую-нибудь новость, изменившую весь лейтмотив, и заставившую ее передумать, она все равно должна была умереть. Так она задумывалась. И сон, это спусковой курок, неотвратимо несущийся к капсюлю. Ее можно было остановить только так. А я очень хотел ее остановить, даже не веря до конца, что она настоящая. Этот образ, что появился у меня перед глазами, он не заслуживал смерти.
– А разве он заслуживает такой жизни?
– Нет, - Дмитрий сочувственно посмотрел на необычно молчаливую Алину, - я понимаю, как тебе тяжело. То, что Артем рассказал, это ужасно. Ты правда пытался...
– Давай не будем об этом, - попросил я.
– Я хочу забыть свои попытки, как страшный сон.
– Я понимаю, - теперь уже сочувственный взгляд достался мне.
– Я вот не смог. Это слабость. И это непростительно перекладывать свою ответственность на чужие плечи. Я никогда так не поступал. А сейчас... Видимо, старею. Но я все исправлю, обещаю. Я сам, сам все исправлю.
С этими словами Дмитрий встал и пошел в комнату. Мы с Алиной побежали за ним. Дмитрий включил компьютер, открыл "вордовский" документ и начал печатать. В какой-то момент он перестал печатать и посмотрел за правое плечо, где стояла Алина.
– И тебе не страшно?
– спросил он.
– Страшно, - ответила Алина.
– Страшно, что я так и не найду себе покоя.
Двитрий кивнул и уверенно продолжил печатать. По мере того, как росло количество слов в его рассказе, сонливее становилась Алина. Сперва она просто позевывала, потом начал откровенно потягиваться, а зевота приобрела такую интенсивность, что и мы с Дмитрием заразились ей. Понемногу они сникала, наваливаясь на плечо автора. А когда ватные ноги окончательно потеряли твердость, она переместилась на диван и растянулась по всей его длине.
Я перестал следить за рассказом, и смотрел только на нее. Какая она была красивая, как мило она сложила ладони, прежде чем опустить на них голову. Ее веки сомкнулись и мне вдруг стало так одиноко и тоскливо, что захотелось броситься к ней и начать трясти, чтобы только она не засыпала. Но это было бы эгоистично. Она заслужила покой. В какой-то момент она открыла глаза и посмотрела прямо на меня. Ей было тяжело держать свинцовый веки, но она упрямо их не опускала, продолжая со мной зрительный контакт. Потом она улыбнулась, светло, как всегда это делала, и мне стало одновременно тепло и страшно. И вдруг ее глаза захлопнулись, улыбка стала меркнуть, а мерное дыхание сделалось почти неслышным.
– Точка, - сказал Дмитрий и отклонился от стола.
– Точка, - согласился я, продолжая смотреть на Алину.
– Не хочешь вина?
– спросил Дмитрий.
– Я бы водки жахнул, - ответил я.
– Есть и водка, - заверил Дмитрий, и предложил пройти на кухню.
А мне и хотелось и не хотелось идти за ним. Мне казалось, что, покинув комнату, я больше никогда не увижу Алину.
Водка была горькой, а закуска слабой. С разрешения хозяина, я порылся в холодильнике и нашел маринованные огурцы, с ними пилось легче. По счастью, на его кухне можно было курить, и в этом пагубном деле я был не одинок. Дмитрий курил крепкие черные сигареты, а я легкие белые, но дым у нас получался одинаково волшебным. Уходить не хотелось, а хозяин не гнал. Вдруг я понял, что у меня есть возможность поговорить с человеком, разделяющим мои взгляды, и, как я выяснил в процессе разговора, и мою писательскую судьбу. Дмитрий тоже не публиковался. Но он пенял на поздний приход в эту творческую жизнь. А мне казалось, что это просто судьба, если тебе не суждено быть востребованным автором, и ты не готов положить жизнь на это дело, чтобы исправить ситуацию, то ты так и останешься автором произведений для самиздата.
– Но почему именно такой рассказ?
– спросил я.
– Вокруг же и так полно уныния и серости. Не лучше ли писать что-нибудь светлое, жизнеутверждающее, приносящее радость?
– Лучше, конечно, - согласился Дмитрий.
– Но разве мы выбираем? Муза принесла подарок - вдохновение. Ты можешь его взять или отказаться. Но где гарантии, что она не обидится, и не откажется снова приходить. А потом, идея хороша сама по себе, безотносительно финала. Это же не реальная жизнь, где важность жизни первостепенна. Здесь в почете другие символы. Здесь важен посыл, месседж, и важно его донести. К сожалению, чем страшнее и ярче образы, тем больше шансов достучаться до других.
– Но какой месседж был у этого рассказа?
– не понял я.
– Почему важно было, чтобы она умерла?
– Мне хотелось показать всю бесчеловечность нашего окружения. Ведь Алина девушка современности, где подобный исход никого не удивляет. Смерть, вообще, не кажется чем-то страшным и необратимым. Подумать только, но выбрать борьбу, даже с нечеловеческими страданиями (которые бы быстро прошли), она не захотела. Заметь, все вокруг хотят быстрого исхода. Люблю - не люблю, ах не любишь, значит, смерть. Глупость, романтизированная и возведенная в норму. Мы так боимся, еще не коснувшихся нас по-настоящему, страданий, что заранее готовы от них убежать. Я писал предостережение, понимаешь?
– Понимаю, - согласился я.
– А когда, в последний раз, ты писал что-то позитивное? Ну, вот, чтобы никто не умирал, не страдал. Чтобы все жили дружно и счастливо.
– А разве так бывает? И на чем тогда строить сюжет, где брать конфликт? Да и кто будет читать такое?
– Допустим, - снова согласился я.
– А вот просто счастливый финал, когда у тебя был в последний раз.
– Давно, пожалуй, - задумался Дмитрий.
– А можно смерть врага считать счастливым финалом?
– Почему нет, - пожал я плечами.
– Если не ставить тождество между "счастливый" и "хороший", то, пожалуй, можно. Мне кажется, к счастливым финалам надо чаще стремиться. Их все любят, они дарят свет и радость. Быть может, эти вещи важнее, чем какой-то месседж. Знаешь, нас так часто поучают, что это уже невозможно переваривать. И душа так и просит, чего-нибудь хорошего, доброго, веселого. Может быть, этому миру достаточно посланий?
– А что же мне делать, если я хочу высказаться?
– Выскажись, только не пытай людей страхами.
Это была замечательная ночь. Мы допили всю водку, и, наверно, провоняли всю квартиру сигаретным дымом. Но зато мы так наобщались, что под утро, даже немного тошнило от слов. Восход мы встретили молча, грея ладони на кружках горячего кофе.
Солнце пробивалось сквозь мусорки и провода лэп, окрашивая оранжевым стены бетонных домов. Это удивительное чувство вчерашнего солнца, которое снова вернулось.