(Не) мой ребенок
Шрифт:
— Почему? — спрашиваю настороженным голосом.
— Это твой ребенок, Мирослава.
Его слова откликаются во мне дикой, почти животной любовью к еще нерожденному малышу. Да-да, мой! Чьих бы кровей ни был, но он мой душою…
— В сердце я всегда буду считать его своим, — киваю. — Я понимаю, что Анжеле сейчас ребенок не нужен. Но она ведь может передумать…
— Ты меня не поняла, Мирослава, — качает головой Глеб. — Ты — биологическая мать ребенка, которого носишь.
Последние слова Глеба ни в какую
— Т-то есть как? Этого не может быть!
Глеб разводит руками:
— Яйцеклетка Анжелы до сих пор хранится в клинике, я могу легко это доказать. Врачи оплодотворили твою яйцеклетку, Мирослава.
На миг теряю дар речи. С силой выдавливаю из себя:
— Но как? Это же невозможно… я не…
Не сдавала никакой яйцеклетки — хочу я сказать, и не успеваю.
Глеб перебивает меня резким вопросом:
— Еще недавно ты хотела этого ребенка, так, Мирослава?
— Хотела, — киваю с чувством. — Хочу! Но я все равно не понимаю, как…
— Так ли это важно? — спрашивает Глеб. — Просто прими как данность, что ребенок мой и твой. Все просто.
— Ты издеваешься? — впервые за все время нашего знакомства я обращаюсь к Глебу на «ты» и даже этого не замечаю. — Как такое могло случиться? Врачи же не идиоты, чтобы так сглупить…
— Это не врачебная ошибка, — качает он головой. — Все было сделано по моему заказу.
Слушаю его, а перед глазами все плывет, ладони потеют. В голове уже даже не винегрет, а нечто, чему нет названия.
Каким моральным уродом надо быть, чтобы провернуть такое без ведома женщины? И это я с ним должна съезжаться? Изображать любовь?
Глеб замечает резкую перемену моего настроения.
— Я дам тебе время подумать над моим предложением, — говорит он резко погрубевшим голосом, поднимается с места. — Через неделю я вернусь за твоим положительным ответом.
Глава 31. Страж
Глеб
Граждане, объясните дураку: кто меня дергал за язык? За каким чертом я дал ей неделю на размышления? Я был пьян или под наркотой? На кой хрен я это вообще ляпнул?
Жалею о своих словах сразу же, как только оказываюсь за дверью квартиры Мирославы. Не хочу от нее уходить. Мне физически некомфортно от того, что я оставляю малышку одну. Хоть приковывай себя наручниками к ее двери, честное слово.
А вдруг к ней ночью опять наведается этот псих в зеленой шапке? Вдруг именно ее квартиру решат ограбить какие-нибудь психи? Или, скажем, у соседей начнется пожар и перекинется на ее квартиру, а на дом вообще упадет метеорит…
Этих «вдруг» мое больное воображение придумывает еще тысячу. Причем это в лайтовой версии! В хардкорной счет идет на миллионы.
Мне нужна моя Мирослава. Она нужна мне сейчас…
Пусть я не буду заниматься с ней сексом. Да боже мой, я к ней даже не притронусь, но пусть она будет рядом, под моей защитой. Чтобы я мог в любую минуту увидеть ее, прикоснуться, поцеловать. Ладно, я согласен без поцелуев!
Успокаивает лишь то, что я сразу узнаю, если она кого-то впустит или выйдет сама, благодаря камере в коридоре. Эта мысль позволяет хоть немного выдохнуть.
Еду домой как в тумане. Все еще не верю, что я оставил ее там одну.
Весь следующий день тоже проходит будто мимо меня. Я что-то делаю на работе, с кем-то говорю, даже умудряюсь провести совещание, а мысли лишь о ней и нашем ребенке.
Ближе к вечеру начинаю не на шутку волноваться.
Она могла бы хоть раз за эти сутки мне позвонить. Мне много не надо — просто рассказала бы, как у нее дела, как провела день, что нового делала. Минута-две ее воркования в трубку значительно улучшили бы мое настроение. Стало бы легче дышать.
Но она молчит!
Будто издевается надо мной. Это ее способ показать мне, что я неправильно себя повел?
Радует лишь одно — дома меня больше не ждет Анжела. Она уехала, как я ей и велел. Я не смог бы больше жить с ней при любом раскладе. Как только я коснулся губ Мирославы, жена стала для меня чужой женщиной. Да и была ли когда-то родной? Теперь я в этом вовсе не уверен.
Засовываю гордость в задницу, первым набираю Мирославу.
Гудок, два, три… семь. Ответа нет.
Не позволю себя игнорировать!
Тут же пишу ей: «Мирослава, что за цирк? По договору ты всегда должна быть на связи».
Ее ответ приходит почти сразу: «Извини, была в душе. Что-то случилось?»
— Случилось, мать твою за ногу, — рычу себе под нос. — Я видеть тебя хочу!
Но я ведь пообещал ей неделю на размышления, так ее растак. Кем она меня посчитает, если сегодня же потащу ее к себе домой? Отметаю эту мысль, какой бы соблазнительной она ни была.
«Просто хотел узнать, как ты себя чувствуешь», — специально выбираю максимально мягкую формулировку, чтобы она расслабилась.
«Норм», — отвечает она.
И все.
Четыре гребаных буквы.
Ей букв для меня жалко?!
Тут же сатанею, борюсь с сильнейшим желанием вышвырнуть телефон в окно.
Медленно массирую виски, откинувшись в кресле в своем кабинете, пытаюсь прийти в себя.
А потом неожиданно вспоминаю: раз она не выходила из дома, может быть, ей нечего есть! Она же несколько дней не была у себя в квартире, а потом упорхнула туда, скорей всего даже не забежав в продуктовый. И потом туда не ходила. Знаю это, потому что из дома она не выходила. Мне не пришло ни одного уведомления с камеры, установленной в ее прихожей, а значит, входная дверь не открывалась.