Не от мира сего-3

Бруссуев Александр Михайлович

— Белый снег, серый лед на растрескавшейся земле. Одеялом лоскутным на ней город в дорожной петле. А над городом плывут облака, закрывая небесный свет. А над городом желтый дым — городу две тысячи лет. Прожитых под светом звезды по имени Солнце. Две тысячи лет война, война без особых причин. Война — дело молодых, лекарство против морщин. Красная-красная кровь. Через час уже

просто земля. Через два на ней цветы и трава. Через три она снова жива и согрета лучами звезды по имени Солнце. Мы знаем, что так было всегда: кто судьбой больше любим, Кто живет по законам другим, и кому умирать молодым. Он не помнит слово «да» и слово «нет», Он не помнит ни чинов, ни имен, И способен дотянуться до звезд, не считая, что это сон. И упасть опаленным звездой по имени Солнце [89] .

89

Виктор Цой, (примечание автора)

Из тумана, в который скрылся Хийси, вышли Илейко Нурманин по прозвищу Чома, неизвестный человек с широкой улыбкой на устах и давешний бегун-леший.

— Я же говорил, — сказал Хийси. — Это самый настоящий Садко-купец, богатый гость.

2. Как Садко познакомился с Морским царем

Садко отложил свое кантеле и с интересом посмотрел на появившихся перед ним людей. «Какой странный оптический обман зрения!» — подумал он. — «Такие образы, такие характеры. Но почему бы жену мою не показать? Трое бородатых дядек — это хорошо. Но вот Чернава — это лучше».

— Эй, — сказал Хийси. — Ты меня не помнишь?

— Помню, — ответил Садко.

— А меня? — спросил Илейко.

— Помню.

— И меня? — поинтересовался Пермя.

— Да, — пожал плечами музыкант.

— Илейко, — обратился к спутнику леший. — Он сейчас и Андрея Первозванного вспомнит. Чего-то мозги у него набекрень.

— Или это не Садко, — сказал Илейко. — Норны морок на нас наслали.

— Надо ему по голове как следует стукнуть, — очень авторитетно заявил Пермя. — Тогда…

— Тогда я стану фиолетовым, — оборвал его музыкант. — Какого лешего меня по голове бить? Сами вы мороки. Где вы, парни, на берегу Ильмень-озера?

Троица непонимающе переглянулась. Ильмень? Новгород, что на Волхове стоит? Но природа вокруг была какая-то не такая: кусты — сплошные колючки, камни, обожженные солнцем почти до белого цвета, горы и запах моря.

— Ну, окажись мы на берегу Ильменя, я бы тоже удивился, — сказал Пермя. — Мы не должны быть ни там, ни здесь. Мы должны быть где-то в другом месте.

— А где? — поинтересовался Садко.

— У дерева Иггдрасиль, — ответил леший. — Мы же там все были?

— Так, парни, — сказал Илейко. — Надо бы нам разобраться. Я верю в вас, но не верю в Садка. Он не верит ни в кого из нас. Из этого следует, что нам подобает как-то договориться, принять решение, которое бы устроило всех.

В это время из тумана вышла лошадь, видимо, утомившаяся стоять в сырости, встряхнула своей гривой и мимо троих странников прошла к Садко, до сих пор сидевшему на камне. Она не стала

тратить время на всякие разговоры — все равно по-лошадиному здесь никто не понимал, потянулась губами к руке музыканта, и тот, без раздумий, погладил ее по голове. Глаза его округлились, и он спросил тихим шепотом:

— Кто это?

— Это моя лошадь по имени Зараза, — ответил Илейко.

— Так она настоящая? — вопрос, достойный самого честного ответа.

— Парни, — сказал Пермя. — Похоже, мы куда-то попали.

— Кто вы? — Садко никак не мог выбраться из создавшегося образа: тугодум, тугоум и вообще — все туго.

Хийси подошел к нему и встал рядом с Заразой. Он пытливо смотрел музыканту в глаза.

— Старик, — сказал он. — Неужели забыл, как однажды зимой ты, еще только начинающий свою музыкальную жизнь в Новгороде, сам пришел ко мне. Ну, не ко мне, конечно, а к даме одной.

— Мишка! — обрадовался Садко и даже встряхнул головой, словно отгоняя наваждение. — Мишка Торопанишка! Живой! Ну, да — это я предупредил тебя, чтоб уходил. Мне, вообще-то, Омельфа наказала. Иначе люди князя всякое могли учудить. Ну да ладно, дело прошлое. Илейко с тобой — вот диво! После Соловья-разбойника [90] о тебе и Сампсе легенды слагают. А с вами — кто?

Путники заулыбались — вроде бы музыкант в себя пришел. С таким и общаться можно.

90

см также «Не от мира сего 1», (примечание автора)

— Имя наше Пермя Васильевич, — представился Наследник [91] . — Из Биармии я.

— Дела! — даже присвистнул Садко. Он поднялся с камня и обошел всех троих пришельцев, осматривая их с головы до ног. — Ну, вы парни, и попали!

— Куда? — хором спросили те.

Музыкант хотел что-то ответить, соответствующее моменту и настроению, но сдержал себя, и слова, готовые сорваться с языка, переложил на более культурный ответ.

91

о нем в «Не от мира сего 2», (примечание автора)

— В такое место, откуда ни мне, ни вам, похоже, на сегодняшний день выхода нет. Мы с вами, братцы, на Геллеспидах, на самом краю Земли. И выбраться отсюда, пожалуй, посложнее, чем сюда попасть.

Где-то в горах раздался свист, ему в ответ, приглушенная расстоянием, прилетела не менее витиеватая трель. Такие звуки издавать могли только люди. Ну, или не совсем люди, но схожие с ними по строению тела, а особенно — горла, языка и мышц брюшного пресса, не говоря уже о языке, зубах и пальцах рук. Мишка тоже захотел свистнуть, чтоб было ясно, что и они не лыком шиты, но Садко вовремя прикрыл ему рот своей огромной ладонью.

— Не надо пока привлекать к себе внимание, — почему-то понизив голос, сказал он. — Для тебя — это просто свист, а для них — вся информация. Можно даже сказать — язык у них такой. Для разговоров с одной горы на другую. Пес его знает, что ты можешь насвистеть. Вдруг — смертельные оскорбления.

— Как это — насвистеть? — удивился леший. — Свист — он и в Африке свист.

— Может быть, в Африке и так — не знаю, не довелось бывать — но на Геллеспидах свист — это средство общения. Разговор такой, способ речи. Ясно?