Не от мира сего-3
Шрифт:
— пропел Садко, отбивая такт ногами и перебирая струны хозяйских гуслей.
Народ захлопал ладошами, закричал «круть!» и забил друг друга по плечам. Лишь только Лука и Фома не поддались на всеобщее воодушевление. Им стало отчего-то невыносимо грустно, словно что-то упустили в этой жизни, где-то свернули не туда. Лишь только хозяин банкета, практически не пьющий, Владимир оставался в приподнятом настроении: не уйти Садку, кончится его независимость. Тридцать сребреников! Ну, народ!
Спозаранку на следующий день лив собрал свою коллегию управляющих торговыми делами: Омельфу Тимофеевну Буслаеву, бывшего кузнеца Скопина по прозванию «Иваныч», некогда ратника Олафа, да самого себя.
— Все, братцы и сестры, настала наша пора, — сказал он. — Скоро закончится торговля, потерям мы наши резервы.
— Ну, тебе видней, — ответил Скопин. — Как говорилось в английском походе: «Easy come — easy go» [118] .
— Отлично, Иваныч, — согласился Садко. — Был я давеча у Владимира, не забыли купцы своей обиды. Не могут они терпеть удачливого конкурента. Чем больше времени проходит, тем сильнее их гложет злоба. Всякую глупость смогут сотворить. Подумал я, какого черта ждать? Сами возьмем инициативу в свои руки, сами себя и разорим.
118
Легко пришло — легко ушло (англ.)
— А что же «Красное солнышко»? — Омельфа Тимофеевна на дух не выносила слэйвинского князя.
— Считает себя самым хитрым, как и положено, — ответил лив. — Он вроде бы не при делах — Лука и Фома ввязались, Владимир в стороне.
— Что — опять заклад? — вздохнув, спросила Буслаева.
Садко состроил принятую в церкви гримасу покорности и развел в стороны руки:
— Чтобы зло восторжествовало, достаточно, чтобы хорошие люди просто ничего не делали [119] . Посмотрим, есть ли еще порох в пороховницах [120] .
119
Джош Бролин, «Охотники н гангстеров», (примечание автора)
120
просто связка слов, не в ущерб Бертольду Шварцу, (примечание автора)
— И ягоды в ягодицах, — по-солдафонски добавил Скопин.
Лука и Фома содержали лавки с тем же самым ассортиментом, что и Садко. Первое, что они сделали на следующее утро после заклада — подняли цены. Чего бояться — конкурент все равно обязался выкупить. Действительно, все должно было быть предельно просто. Но кто сказал, что — примитивно?
Садко с деньгами наперевес чистить им лавки не побежал. Он вообще никаких лишних телодвижений делать не стал. Будто и не было никакого заклада. Сидел у себя, никого не трогал, починял свой примус. Народ, удивившись инфляции, порадовался, что на отдельно взятую лавку, а именно, у Омельфы Тимофеевны, она не оказала решительно никакого влияния. Весь «скоропорт» ушел, еще и не хватило. Пришлось заключить с мелкими поставщиками, что раньше имели дело с Лукой и Фомой, дополнительное соглашение: ты нам млеко, яйки, партизанен — мы тебе деньгу малую.
На следующий день никаких изменений опять не произошло. Лив торговал, слэйвины скучали среди своего товара быстрого реагирования, постепенно приходящего в негодность. Лука не выдержал первым, одолжил у Владимира русов из его личной малой армии, и поскакал, как жеребец, критиковать спорщика-оппонента.
— Ты, — говорит. — Товой. Не безобразничай. А то мои парни пасть порвут и моргалы выколют.
Садко зыркнул тяжелым взглядом на пыжащихся русов — уж больно ему не нравилось, что стало модно среди всякой шпаны именоваться «русом», воспитанным церковью убийцей — угостил конкурента бокальчиком бражки и ответил, поглядывая в небеса:
— Ты, Лука, конечно, купец авторитетный, вот только в нашем с тобою закладе особые временные рамки не оговаривались. Можешь уточнить у Фомы, либо у вашего «Красного солнышка». Все по справедливости, все верно.
— Это нечестно! — прокричал Лука, разломав в сердцах пустой бокал, и на прощанье добавил. — Я подам жалобу. Коллективную.
Если слэйвин поднял цену, снизить ее он уже не может физически. Не получается, хоть тресни. Особенность организма. Вот эта особенность и повлекла за собой то, что мелкие поставщики со своим молоком, маслом и прочим огородным производством потянулись к Садку, а за ними последовали и покупатели.
Но это, конечно же, никак не отразилось на ходе заклада. Просто купцы, посовещавшись, перенесли все свое внимание на серьезный товар. К зерну, будь они хоть лучшие-прелучшие кореша всех слэйвинских князей в мире, их никто не допустил — это дело передавалось по наследству, под него всегда имелись резервы, как для хранения, так и для пользуемых подсечных полей. Да и сам Ярицслэйв к зерну присосался, как клещ, всеми правдами-неправдами добиваясь единоличного контроля. Оно и понятно — в таком случае сделался бы он полновластным хозяином Новгорода, потеснив, а то и вовсе изжив давнего своего конкурента Олафа.
Лука и Фома взялись за железо, ткани и меха. Болот на севере хватало, углежогов — тоже, потому что леса много, глина — завсегда, пожалуйста, хоть синяя, для печей, хоть красная, для горшков. Про песок и говорить нечего — навалом его. Стало быть, все условия для плавления крицы — губчатого железа вперемешку со шлаком. А там, где гонят крицу, обязательно найдется кузнец, своим молотом и закалкой добывающий из всего этого безобразия сталь, да и обычное «сыромятное» железо, а хоть и чугун. В чушках, плашках или слитках — без разницы. Соответственно и цена продукта росла.
Сидят у болот парни, черпают болотную жижу, вытягивают из нее всевозможную флору и фауну — и в домну ее (не фауну — жижу), куда другие парни — углежоги уже древесный уголь запихали. Замажут все щели в печи глиной, только трубу и поддувало оставят, запалят уголь — и ну, мехами воздух внутрь гнать. Домна раскалится докрасна, а жижа внутри возьмет, да и расплавится, стечет вниз в специальную форму. Вот вам после остывания печи и крица. Кузнец того и ждет.
У себя в кузнице снова раскалит ее докрасна на углях, молотом от всякого шлака избавит, да еще и уплотнит пористую субстанцию. Вот вам и настоящее железо, в зависимости от того, как долго углем насыщалась — сыромятное, сталь, либо чугун. И на базар, точнее — базар сам к нему приезжает в виде людей Луки и Фомы.
С превеликим энтузиазмом взялись они за это дело, всех ближайших кузнецов, доменщиков и углежогов круговой порукой связали, заинтересовали в сотрудничестве только с ними. Те, конечно, заинтересовались. Куда деваться-то, когда методы убеждения дороже принципов. Лишь бы деньгу платили. А купцы в этом деле не могли обманывать — в противном случае, вышло бы себе дороже.
Что-то подобное было проделано и с тканями, да и с мехами.
Вот тут-то Садко и вышел на сцену, сплясал летку-енку [121] и забросал Луку и Фому деньгами, причем свершил это в один день, чтоб те не успели цены свои пересмотреть. Пусто сделалось в лавках у купцов, а на душе, соответственно, грустно. Специфика товара, на который в последнее время делали ставку слэйвинские торговцы, подразумевает возобновление его не вдруг, а по мере производства, либо подвоза извне.
121
есть такой танец в ливонских селениях, (примечание автора)