Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело
Шрифт:
Столько спокойствия. Откуда оно? Почему? Неужели возможно быть спокойным, совершив тяжкое преступление?
И все–таки был у него один хороший вопрос:
– Скажите, шестнадцатого июня вы заходили в ювелирный магазин?
– Нет не заходила.
Хорошо. Сейчас он запротоколирует ее ответ. Очень хорошо. Если бы она призналась в посещении магазина, то поиск свидетелей становился бы бесполезным. «Да, была. Да, бриллиант смотрела. Ну и что?» А теперь свидетель, если таковой отыщется, уличит ее во лжи. «Как не были, когда я вас видел». Нет, она не умная – она
И промелькнуло, исчезая…
…Хитрость – признак умишка. Простота – признак ума…
Рябинин отрешенно глянул в протокол, силясь что–то додумать или вспомнить.
И промелькнуло вослед, исчезая…
…Простота – зеркало души. Хитрость – зеркало душонки…
Был у него еще один вопрос, глупый: «Скажите, пожалуйста, это вы украли бриллиант в ювелирном магазине?»
– Прочтите…
Она спокойно – все спокойно – подписала текст и лениво потянулась за шляпой.
– До свидания, – попрощался Рябинин.
– Не за что, – ответила Калязина.
– Как?
– Извините, мне показалось, что вы сказали «Спасибо за визит».
И пошла к двери.
Пораженный Рябинин – не словесным фокусом – смотрел ей вслед… Спина, темная спина. Палевая, воздушная кофточка была мокрой от пота. Равнодушная Калязина… Да весь допрос она потела от страха! Она, это она украла бриллиант и погубила Пленникову. Остается лишь доказать.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Все–таки Калязина опять ушла от правосудия. Пока нет доказательств. И все–таки она неумная.
Я все больше убеждаюсь, что нет людей плохих – есть люди неумные. И все больше прихожу к мысли, что умная личность всегда добра. Когда слышу, что такой–то умен, но плохой человек, я уже знаю, какие качества приняли за его ум: способности, или хитрость, или знания… Но только не ум! Ум – явление социальное и положительное. Он понимает в жизни те сокровенные тайны… Пусть не понимает – их, может быть, и самому умному не понять, – но хотя бы догадывается, хоть чувствует, и уже это делает его добрым. Ибо, прикоснувшись мыслью, допустим, к тайне смерти, как потом можно ненавидеть какого–нибудь человека, может быть, того самого, к которому завтра эта тайна прикоснется уже не мыслью, а своим подвальным холодом? Да жалеть нужно его, их, людей. А всякая доброта из жалости.
Поэтому я все больше убеждаюсь, что нет людей плохих – есть люди неумные. Всем плохим, что есть в человеке, он обязан собственной глупости. Или так: всем плохим в себе человек обязан глупости. Ну прямо афоризм.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Если бог меня не убережет и ваши старания, товарищи правоведы, увенчаются успехом, прошу эту исповедь приложить к протоколу допроса. Я знаю, как вы допрашиваете. Теперешним следователям не до исповедей, вы не Кони и не Плевако. А у преступников всех времен и народов есть одно желание – выговориться, чтобы его поняли. Не думаю, чтобы на юридическом факультете был семинар на тему «Исповедь преступника». Поэтому и пишу.
На коленях Петельникова лежала не то сумка,
– Из крокодиловой. – Инспектор перехватил его взгляд.
– Не зеленая же, – усомнился Рябинин.
– Крокодил пожилой.
– Интересно, что может лежать в такой шикарной сумке?
– Доносы, анонимки, подметные письма… Света понравилась Лиде?
– Говорит, что хорошая девочка.
Лишь бы не выдать, что Лида с ним уже не говорит, кроме необходимых в быту слов, окатанных и холодных, как утренняя галька. Рябинин сжал губы и посмотрел на Петельникова с напускной веселостью. Губы, глаза и слова не выдадут, да вот пишут в романах, что темнеет лицо…
– А тебе она как? – Этот вопрос инспектор задал другим тоном и с другим интересом – не о человеке, не о внешности, не об одежде. Он спрашивал о ее показаниях.
– Тут надо подумать, – лениво сказал Рябинин.
– Давай подумаем, – уж совсем вяло согласился инспектор.
Они давно обо всем передумали и теперь хотели сопоставить свои догадки.
– Нам бы найти свидетеля, – начал издалека Рябинин.
– Продавцы ничего не видели. – Инспектор отвел себе роль человека, который сомневается.
– Но магазин был полон людей.
– Нам неизвестных.
– А вот Светлана Пленникова рассказала, что одна женщина примеривала аметистовые бусы.
– Там многие примеривали кольца.
– Но эта женщина стояла рядом и могла видеть преступницу.
– Могла, да ведь где взять эту женщину?
– Надо думать, – предложил следователь.
– Надо, – согласился инспектор.
Рябинину вдруг пришла странная и страшная мысль… Таила бы Лида непостижимую для него злость, имей он черные и большие глаза, прямой нос, мужской подбородок, высокий рост – как у Петельникова. Имей он такой же открытый взгляд, физическую силу и небрежную манеру говорить… Никого не бояться и всем нравиться… И будь у него такие же вельветовые брюки.
– Они бы на мне сидели, как на чемодане, – сообщил Рябинин.
– Кто?
– Я хочу сказать, что бусы–то она не купила, – хмуро ответил следователь, еще не отпущенный странной и страшной мыслью.
– Можно сшить на заказ, – посоветовал инспектор.
– Кого?
– Я хочу сказать, что у нее не было с собой денег.
– И женщина пошла в сберкассу, а это хорошо.
– Угу, – согласился Петельников, – ей хорошо, поскольку скопила деньжат.
– Нам хорошо, только стоит подумать.
– Будем думать.
Но промелькнуло, исчезая…
…Следователь – это человек, который идет по следу…
И тут же, за какой–то банальностью о следах, промелькнуло верное и главное…
…Следователь – это человек, который ищет истину…
Рябинин поправил очки. Надо бы протереть. Не грузит камни и не лопатит на току пшеницу, а пыль на них оседает, как с потолка сыплется.
– Тебе надо бы сменить оправу, – сказал инспектор.
– Допустим, ты женщина…
Петельников закатил глаза и сделал губки: