Не от мира сего
Шрифт:
Крестоносцы, положим, те, что поотчаянней, ломанулись в Среднюю Азию, назвались тамерланами, окружили себя негой и роскошью, почитаемые, как боги, и зажили припеваючи. Поколение за поколением.
Лишившиеся возможности тупо и бестолково выполнять определенную работу люди тоже нашли себя в местах, где можно было дать простор для своего творчества. Одни стали князьями, другие — дружинниками, третьи — судьями и попами. В такой области деятельности трудно сохранять национальность, они сделались человеками мира, приняв на себя бремя названия "слэйвин". Поколение за поколением.
Подними раба с колен — и получишь хама.
Илейко пока не задумывался над этим, он только начал жить. Он двигался на север, постепенно осваивая седло и лошадь под ним. Зараза осознала, что ее привольная жизнь кончилась, но не очень расстроилась. Всадник, хоть и был не самый легкий по весу, но проявлял себя в кавалеристских изысках очень деликатно. Илейко не хлестал плеткой по крупу, не рвал губы удилами, да и мчаться, сломя голову, желанием не горел. Все эти навыки он также применял по отношении к лошади. Он не был джигитом. Джигиты — это те, кто лошадей мучают.
6. Самсон Колыванович
Двигаясь на север, Илейко, казалось, двигал вперед себя весну. Снег оставался лежать только где-нибудь в глубокой тени огромных елок, утративший белизну под старой опавшей хвоей, кусками коры и сухими обломанными ветками. На душе было радостно. Просыпающаяся природа уже не подразумевала непреодолимую грязь и лужи, вон — Зараза без тени смущения чавкает копытами по раскисшим проселкам.
Пройденный путь тоже казался значительным. Еще только с Лаури попрощались, а вот уже к Ладоге подошли вблизи Диадёй Саарет (Дядюшкины острова, перевод, примечание автора). Миновали перед этим большую богатую деревню Вителе (Видлица, примечание автора), стоящую на полноводной одноименной реке. Встречные ливы улыбались и здоровались, выделяющиеся своей одеждой слэйвины хмуро глядели вслед. Язык здесь был другой, нежели в Олонце. Понятный, но отличающийся, так что в Илейке сразу выявили олончанина.
Делать ему здесь было особо нечего, поэтому он не стал задерживаться, предпочитая устроиться на ночевку в лесу поблизости от берега. На островах горели огни, иногда долетали чьи-то голоса. Оно и понятно — перевалочный пункт перед последним подземным переходом до Валаама. Располагаться среди дюн, одиноким костром привлекая внимание с озера, не хотелось. Да и холодно было, от шелестящего льда, до сих пор вполне крепкого, подымалась стылая сырость. Берег заволокло туманом, невысоким, стелющимся, но достаточно плотным. А в тумане всегда найдется какая-то мерзкая тварь, способная укусить, или даже откусить от ноги что-нибудь полезное.
Илейко устроился с привычным уже комфортом: срубил шалаш, поставил стену огня перед входом и в сгущающейся темноте почувствовал себя, словно дома. В углях запекался припасенный от Лаури судак, Зараза неспешно опускала морду в торбу с овсом, над головой разгорались звезды, и тишина вокруг словно шептала: "мир, мир, везде покой и мир". Не хватало только старого друга Бусого, чтобы поговорить. Хотя, пожалуй, лошадь не разделила бы прелести подобного соседства.
Едва только он подумал так, как Зараза подняла голову от своей еды, всматриваясь в темноту и шевеля ноздрями. Уши ее при этом, словно у собаки, поворачивались из стороны в сторону. Оружия у Илейки с собой не было: скрамасакс он оставил отцу, попытка приобрести в Тулоксе что-нибудь полезное, например — меч, успехом не увенчалась. Разве что, топор. Но топор у него был свой, настоящий плотницкий. В случае чего, легко мог обратиться в боевой, стоит только воткнуть его не в дерево, а в чью-то наглую волосатую голову.
Именно такой волосатой и, как показалось ливу — наглой, головой обладал большой человек, бесшумно появившийся из-за предела освещённости и присевший на корточки возле огня.
— Терве, — сказал он. — Можно присесть ненадолго?
— Терве, — ответил Илейко.
А лошадь ничего не сказала. Как ни в чем не бывало, она принялась доедать свой калорийный ужин.
Незнакомец выглядел силачом и великаном, особенно в замысловатой игре теней от костра. Его волосы, густые и длинные, отливающие золотом, были перехвачены плетеным берестяным обручем на лбу, что придавало ему некое сходство с рунопевцами, бывавшими иногда в Вайкойле. Он проигнорировал отсутствие приглашения и запросто расположился поудобнее, перехватывая откуда-то со спины вместительную сумку.
— Вот у меня тут есть кое-что, что может пригодиться на трапезе, — сказал он, вытаскивая на свет охотничьи силки, рыбацкие снасти, набор костяных ножей и скребков для выделывания шкур.
Илейко сразу заподозрил, что доходящий до нужной кондиции судак очень мал по своим размерам, а подлая Зараза весь свой овес уже сожрала. Живот заурчал, видимо возмущаясь. Черт, стоило проходить мимо Видлицы, не запасшись какой-нибудь чепухой, вроде орехов, моченых яблок и тому подобного. Самое лучшее угощение для нежданных гостей. Во всяком случае, никак не судак.
— Ну, доставай свою рыбу, — продолжая рыться в недрах своей необъемной сумки, проговорил незнакомец. — Не то сгорит вся. Запах-то, запах — слюнки текут.
Илейко, поковырявшись в углях, вытащил свой ужин. Действительно, пах он изумительно. Пах он волшебно. Пах он головокружительно. Такой аромат может быть только у настоящей доброй еды, а не у каких-то пирогов с зайчатиной. Жалко было делиться запахом с кем бы то ни было, не говоря уже о другом, более серьезном действии.
— И? — поинтересовался волосатый.
— Угощайся, гость незваный, — поражаясь самому себе, выдавил лив. Все, теперь эта наглая харя сожрет все и не подавится. Как же так? Где она справедливость?
— Вот уж спасибо, вот уж уважил, — развеселился незнакомец. Он, наконец, вытащил на свет костра крошечную ржаную лепешку. — Тебе по праву распорядителя этого банкета и делить. Прошу, не стесняйся.
Илейко с ненавистью взглянул на своего гостя и осторожными взмахами маленького, так называемого, финского ножа, принялся резать истекающую соком рыбку на крохотные части. Живот скрутило голодным спазмом, но он, про себя мечтая, чтобы еда по сытности своей не уступала манне небесной, довел дело до конца. Преломив лепешку, он развел рукой над трапезой: милости прошу к нашему шалашу.
Незнакомец подцепил своей финкой крохотный кусочек судака, положил его в рот и зажмурился от удовольствия. Потом закусил лепешкой и благостно вздохнул:
— Вот ведь, счастье-то какое, посидеть у костра, полакомиться рыбкой, поговорить за жизнь!
— Ага! — согласился Илейко, отправив в рот свою порцию.
Потом они уже не разговаривали, они ели, старательно смакуя каждую дольку судака и хлеба. Вопреки ожиданиям лива ужин затянулся. Сначала он не придал этому значения, но потом с удивлением осознал, что желудок уже не урчит, приятная сытость позволяет не торопиться, а рыбка еще не доедена. Наконец, когда они сообща поделили изысканное белое мясо с рыбьих щек, все сомнения отпали: он наелся, можно сказать, до отвала.