Не от мира сего
Шрифт:
— Правильно, — согласился Сампса. — Научишься тому, что тебе уготовано судьбой. Люди твоей стати, как правило, не на белошвеек учатся. Мика из Сельги — исключение, которое только подтверждает правило. На швею он не похож, но и по пустякам не разменивается: пашет, а не размахивает мечом.
Суоми не пытался дознаться, чему собирается научиться Чома Илейко — и так ясно. Он бы и сам мог преподать много полезных уроков искусства убивать, да вот, что-то не хотелось. Видимо, не готов был пока богатырь воспитывать себе преемника, не пришло еще его время. Так что каждый пойдет своей дорогой.
— Однако все равно, даже если вопрос с твоим исчезновением можно считать решенным, деньги тебе не помешают. С ними веселее, особенно, если заработаны без терзаний совести.
— Есть у меня кое-какие сбережения, — сказал лив. — За обучение расплатиться, я думаю, хватит. Однако сдается мне, что неспроста ты завел этот разговор. Ты мне предлагаешь какую-то работу?
Тут настала очередь выдерживать паузу Сампсе. Он пошевелил уголья в костре, подбавил дров, потом потряс головой. Это у него получилось ничуть не хуже, чем у лошади: грива взметнулась и опала, как тяжелое покрывало. Он оправил свои волосищи двумя выверенными движениями руки и состроил "козу" для внимательно наблюдающего за всем этим таинством Илейки.
— Нет, — наконец произнес суоми. — Я тебе не предлагаю работу.
— Ну вот, просто праздник какой-то, — вздохнул Илейко. — А я-то уже думал, что ты еще поспишь немного, прежде чем ответишь.
— Эх, лив! — строго произнес Сампса. — Вы такие нетерпеливые, что я не успеваю договорить, как меня начинают перебивать. Ладно, дело в следующем: я тебе работу не предлагаю, понял?
— Понял, понял! — закивал Илейко.
— Ничего ты не понял! — укоризненно заметил ночной гость, и вновь раздельно произнес. — Я работу не предлагаю.
Лив вздохнул и отвернулся к лошади. Та, словно перехватив его взгляд, внимательно посмотрела на него. В ее умных глазах застыло, казалось, выражение: с рождения такой несообразительный, или как? Еще бы копытом передней ноги потрясла перед носом. Илейко, казалось, заскрипел мозгами и, до конца все же недопонимая, произнес:
— Ты мне работу не предлагаешь. А кто предлагает?
— Браво, — похлопал в ладоши Сампса и даже облегченно выдохнул. — А я-то уж начал сомневаться в твоих умственных способностях. Погоди!
Он поднялся со своего места и отошел от костра в сторону, казалось, в направлении, где зловеще угольями горели чьи-то глаза. Чего это он, пошел мимоходом нечисть отлавливать? Но судя по долетевшим звукам, об этом богатырь думал в самую последнюю очередь. Как бы сказал Бусый, если бы умел говорить, человек метил территорию. Даже бес, леший, или кто-то там еще стыдливо закрыл свои очи и больше их не открывал. Ушел, плюнув на людей, на дальний кордон.
Вернувшись, Сампса неторопливо расположился на своем месте, поправив под локоть свой походный мешок, погрел, протянув к пламени, руки. Или это он их так внимательно рассматривал: мало ли что бывает, если в самый ответственный момент пальцы дрогнут. Лучше бы штаны свои осмотрел!
Наконец, видимо, решив, что все ритуалы соблюдены и можно говорить, он поведал о том деле, что привело великолепного Сампсу Колывановича к, практически, родным пенатам.
По лесам и полям Ливонии, да и прочей Земли, шастает много не самого добропорядочного народу. Их главная задача — кого-нибудь прибить, надругаться и даже убить. Попутная цель — сделаться при этом немного богаче, то есть, еще и ограбить. Ничем иным эти людишки заниматься не желают, да и не умеют, поди. Их толкает на промысел паталогическая страсть к насилию. В принципе, те же самые задачи выполняют государевы люди: стражники всякие и иже с ними. Только разбойнички, наверно, не могут устроиться на государеву службу — князьям есть из кого выбирать. Но и уничтожить лиходеев (не тех, которые при державном служении) у князей рука не подымается. Чтобы контролировать ситуацию, надо создавать проблемы. Как говорят, чтобы овцы были овцами, надо, чтобы их со всех сторон окружали волки. Или шакалы.
Один негодяй, оставивший о себе память в родных местах, по прозванью "Solvaaja" (в переводе "обидчик", примечание автора), но в одночасье сгинувший, однажды вновь объявился где-то поблизости. Был он раньше просто безымянным, однако, вернувшись, вдруг заматерел, закабанел, словно титул получил. Стал именоваться по-слэйвински Соловей-разбойник. Страху в этом Соловье не осталось нисколько, не говоря уже о толике здравого смысла или вообще — совести. Где он набирался такого нахальства, какие курсы прошел — того неведомо. Известно только то, что где-то в Брянских лесах он отлавливал особо значимых радимичей, чем приносил немалую пользу. Во-первых, устранял свободных в своих поступках людей, подчиняя действия прочих воле очередного князька: как же — заступник! Во-вторых, имел с несчастного, который редко когда был последним бедняком, сумму малую, достаточную для содержания и себя, и своей ватаги. И в-третьих, удовлетворял свою неуемную жажду к мучительству.
Сколько времени он там покуролесил — никто не знает. Однако говорят, вернулся, ирод окаянный, в родное прионежье потянуло. Но вернулся не просто так, чтобы жить и грехи замаливать. Он приехал уничтожать все вокруг. Он приехал царствовать. Кем он был? Одним безымянным solvaaja. Кем стал теперь? Грозным Соловьем-разбойником. И в его нынешней власти теперь было казнить и миловать. Все жалобы на соловьиные бесчинства тонули где-то в пучинах волокиты, порождаемой властьимущими. Вместе с ними тонули и те люди, что рисковали подать грамоту. А Соловей жив-живехонек. И даже логово его стало известно. Не достоверно, но прошел слух. Стало быть, совсем страх потерял, вражина.
Где-то среди лесов и полуразрушенных древних скал течет маленькая речка, почти — ручей, несет свои желтые воды в Онежское озеро. Ничего особого, таких речек — тысячи, если бы не ее название, полученное еще в далекие времена, когда бродили по земле герои Калевалы. А имя ей дал драгоценный камень, когда-то обнаруженный на этих берегах, почти иссякнувший теперь. Понятное дело: все изыскали старатели. Если где попадется он, всю округу носом вспашут, а будут искать, пока не найдут все до последнего камешка. И имя досталось от этого речке благородное: Smaragdi (в переводе — изумруд, примечание автора). Уже давно никто не находил драгоценных минералов, но имя осталось. Радует слух людей и резвящихся в ее стремнинах хариусов. Там стоит на перепутье четырех дорог старый крест, именующийся Леонидов, и начинается долгий путь, прозванный "Латинская дорога". Дорога эта ведет от самой речки Смородина, как ее прозвали слэйвины, до самого Рима, точнее, его части, где сидит главный латинский поп — Батя-хан.
Вот где-то поблизости от этого креста и срубил себе острог Соловей, да не простой, а с семью стенами, да семью сторожевыми башенками и двумя высокими башнями в середине. Целая крепость получилась, не скупился разбойник, дубом обложил, все равно, что камнем.
Никто не знает, так это на самом деле, либо нет, только слух идет такой. Ловит Соловей людей и ни одному еще не удавалось живым выбраться из его плена. Некоторые торгаши загодя проплачивают большие суммы, проходя со своими подводами с севера на юг, либо с востока на запад. А кому деньги отдают — не ведают. Укажут люди на человека в капюшоне, сидящего у Медвежьей горы, тот, не говоря ни слова, принимает дар. Или не принимает, если мало ему покажется.