Не открывая лица
Шрифт:
Гросс досадливо махнул рукой и засопел. Ему не понравился развязный тон фельдфебеля и явное желание подчиненного получить приглашение к столу.
— Кто эта девушка? — спросил он строго. — Зачем ее взял обер-лейтенант? Ей можно что-либо доверять?
— Вполне! Очень надежна. Мы ее проверяли различными путями… И надо сказать, что обер-лейтенант использовал ее как своего тайного осведомителя. В письменном столе вы найдете ее донесения…
Фельдфебель не успел договорить — солдаты втащили в комнату Тараса. По лицу хлопца
— Где есть спрятаный мина? — вытирая салфеткой губы, спросил Гросс — Ну, рассказыфаль?
— Я шел менять… — Тарас всхлипнул. — Говорю вам… У меня же пропуск…
— Ага! Тепя мало пили. Тепе путет еще.
Полными слез, страдальческими глазами хлопец посмотрел на офицера. Красные опухшие губы его искривились я задрожали.
— Чего зазря мучить-то? Знал бы, что… Убивайте сразу, если уж такое надумали… А то говорю вам по-человечески — не знаю. Шел я, взяли на дороге… Ой, горенько мне, мама моя родная. Ребра ломали, совести нет… А еще культурные люди!
Скажем правду, Эмиль Гросс по своей натуре не был жестоким человеком. Более того, он любил детей и считал себя опытным педагогом. Детские слезы всегда трогали его. Но сейчас перед ним был славянский мальчик — жалкий, несчастный и в то же время загадочно враждебный. Ведь другой такой мальчуган, чуть-чуть постарше этого, на глазах у Гросса убил обер-лейтенанта и начальника полиции. Что-то невероятное! Разве можно в таком случае за что-либо ручаться? Нет, к этому мальчугану следует применить политику не только кнута, но и пряника.
— Уведите, — приказал Гросс.
Тараса увели.
— Господин лейтенант! — сказал фельдфебель, как только дверь закрылась. — Можете не сомневаться — мы обрабатывали этого сопляка так, как надо. Солдаты били прикладами, а у меня до сих пор болят кулаки, хотя я выбирал наиболее нежные и чувствительные места. Он, должно быть, в самом деле ничего не знает. Или уж если знает, то все равно ничего не скажет. Приклады и кулаки тут бесполезны. Его нужно повесить или отпустить. Лучше всего повесить. Это будет вернее.
— Ничего не скажет? — высокомерно произнес лейтенант. — Это мы увидим. Он еще ребенок. Его душа — воск, из этого воска умелыми руками можно вылепить все, что угодно. — Гросс щелкнул пальцами. — Я применю к нему педагогический метод.
— Вы, кажется, из учителей, господин лейтенант? — с едва скрытой иронией спросил Штиллер.
— Да, тридцать лет в школе. Я достаточно повозился с такими мальчуганами. Я знаю их характер. Пройдет несколько дней, может быть, неделя, и эта секретная мина будет лежать здесь, у меня на столе.
13. ПРОДОЛЖЕНИЕ СТРАННОГО РАЗГОВОРА
Когда возвращающаяся домой Оксана вошла в переулок, навстречу ей вынырнула
— Ой, испугали вы меня, господин Курт! — сказала девушка, замедляя шаг. — Вы куда идете? Проводили бы меня…..
— Не надо шума, — торопливо и тихо заговорил солдат, беспокойно оглядываясь по сторонам. — Нас никто не должен видеть. Я назначен часовым. Буду стоять у сарая. Необходимо закончить с тобой разговор. Сейчас удобный случай. Этот мальчик. Его можно спасти… Мы ночью уйдем.
— А я вас задерживаю? — усмехнулась Оксана. — По мне, идите на все четыре стороны.
— Он мне не поверит. Нужна твоя помощь — записка, несколько слов.
— Пропустите меня, — с внезапной злобой сказала Оксана. — Слышите! И в последний раз предупреждаю: еще один такой глупый разговор — и я сообщу коменданту.
Курт Мюллер загородил ей дорогу.
— Нужно скорей думать, Оксана. Я ставлю на карту все. Сегодня я получил известие, письмо. Моя жена арестована в Германии. У нее были мои письма, фотографии. Еще несколько дней — и меня может схватить гестапо.
— Ой, какие ужасы! — насмешливо воскликнула девушка. — Почему?
— Я — коммунист… — едва слышно проговорил Курт. Оксана досадливо махнула рукой.
— Вы таки ненормальный псих, господин Курт. Что вы плетете? Разве немцы бывают коммунистами?
— Не бывают? Ты сама знала солдата нашей роты Ганса Эрлиха.
— Вот вы и помешались на этом Гансе, — голос Оксаны звучал раздраженно. — Вы сами, своей башкой рассудите. Вы говорите: Ганс коммунист и вы коммунист, — она невольно усмехнулась такому предположению. — А я, по-вашему, была связана с Гансом, вроде как сообщница. Так, что ли?
— Да, — тихо обронил Курт.
— Гайки у вас в голове не хватает, — засмеялась девушка. — Почему же Ганс или, как его там, — Эрлих сам не познакомил меня с вами? Ну? Ага, проглотили язык. Пропустите-ка лучше. Дайте уйти от греха. Я ведь жалею вас…
— Я не знал, кто есть Эрлих. Я потерял связь с группой. Возможно, он был не коммунист, а просто антифашист, честный человек. Мы в глубокой конспирации. Полмиллиона, — запомни эту цифру, полмиллиона немецких коммунистов, антифашистов расстреляны, уничтожены гитлеровцами. Нас мало, но мы боремся, будем бороться и победим. Будущее Германии принадлежит таким, как я и Эрлих.
Наклонив голову, Оксана слушала горячий, гневный шепот солдата. Она вздохнула и сказала:
— Это какие-то непонятные мне фантазии, политика… Ой, я замерзла. Проводите немножко.
Они пошли рядом, наклоняя головы против ветра, хлеставшего по лицу снежной крупкой. По обеим сторонам дороги тянулись плетни, а за ними чернели голые ветви деревьев. Солдат шел медленно.
— Плохой вы кавалер, — засмеялась Оксана. — Даже под ручку не возьмете.
Курт поправил на плече ремень автомата и взял девушку под руку.