Не плачь, девчонка
Шрифт:
– И никак снять эти путы не можете? При вашей то силе?
– Сила силе рознь, деточка. Так что снять эту пакость не могу как раз. На мне пакости много за век накопилось, чистоту растеряла. А если бы и могла, то повременила бы. Уж больно интересно за тобой понаблюдать.
– Что интересного? – поёжилась я.
– Так именно то, почему и рассказываю. Во-первых, русский язык, как свой понимаешь. А у меня корни оттуда, родина как-никак, ностальгия и прочая печаль.
Я охнула, понимая, что так и есть – по-русски говорим, а я
– Второе дело, – продолжала старушка – что магией от тебя шарашит, словно перерождение провела. А нифига контролировать не умеешь. Вот и залюбовалась я на странный самородок, не огранённый и дикий. Такого на своём веку встречать ещё не приходилось. Хоть слышать – слышала, а не верила. Ну и последнее, как сына разыщу, так дашь мне обет магический, чтобы легче было язык удержать за зубами. Но не такой, какой откатами страшен, а простенький – рассчитанный на чистых сердцем. Без надобности великой и не вспомнишь ничего.
– А откуда взяли, что я чистая сердцем? – недоверчиво поинтересовалась я.
– Ну, это просто совсем. Не задумывалась никогда, что стихийка только у детишек бывает? А? Ни о чём не говорит? Так вот – заклинания творить без палочки только такие и могут, у которых совесть, как у младенца. Вот Мерлин тот же, которого все к месту и не к месту поминают. Он мог, да. Ну, так это был великого сердца волшебник. Ты-то великой не станешь, заботы твои не те. Мелкие, житейские, но и рядовой тебя назвать не назовёшь. Всё-таки самородок. Пока не огранённый – почти магла. Ниже и катиться некуда. А если подучишься, да правильного наставника найдёшь, так и натурой станешь цельной, много добра сделать сумеешь. Было бы желание. Впрочем, хватит болтать. Снимай с меня путы, да пойдём уже. Как раз час быка наступил.
– Какой час?
– Неважно, снимай!
Не верила я в эти сказки про чистое сердце, ну откуда оно у меня, в самом деле. Смешно! Но снять с бабки путы попыталась. Не вышло, ни с первого раза, ни с пятого.
– Вот глупая, – не выдержала старушка. – раз заклинания тебе не даются, давай-ка без них. Просто снимай. Не бормочи.
– Как это? – не поняла я.
– По-вашему – желанием. Представь мысленно путы, вроде кокона, каким паук муху оборачивает. Представила?
– Ага.
– А теперь представь, что те путы не из прочной нити, а из ваты сахарной. Потянешь и рассыплется. Ну?
Это было легко. Представила, что уж.
Только дальнейших указаний не последовало. Бабка вдруг легко соскользнула с кровати на пол.
– Молодец! Ползём к двери. Фу, сладкая теперь вся, да липкая. С ватой сладкой ты перестаралась. Надо было тебе сказать, что нитки сгнили от времени, да уж ладно.
Я потянулась открыть дверь, но Пифия схватила за руку.
– Куда? На ней сигналок больше чем над кроватями. Представляй что в двери внизу окно такое большое, тряпочкой завешенное. Только без стекла!
– Да как же… – начала я сердиться, – я колдовать так не умею!
–
Только вылезли, мне было велено представить обратно, что дверь цельная. И опять получилось. Я заморачиваться перестала. Да ну эту старушку – небось сама и колдует.
Тут мы уже встали, отряхнулись, да огляделись.
Коридор пустынный, не очень широкий, и без окон. Тускло светятся лампы на стенах, плафоны мешают разглядеть – электричество там, или свечи какие магические.
Вдоль стен двери с обеих сторон. Все одинаковые. Чуть дальше по коридору ниша, в которой установлен стол с высокой стойкой, как в обычных больницах сестринский пост – один в один. И Сестричка на посту спит, положив голову на сложенные руки. Палочка лежит рядом, наготове.
– Тихо, – шепнула Пифия и вдруг впилась ногтём в моё запястье.
Я еле удержалась от вскрика.
Старуха усмехнулась, и поднесла окровавленный ноготь к лицу. Принюхалась, поводила носом из стороны в сторону. И поманив меня, медленно направилась к сестринскому посту. Я старалась не отставать и не издавать звуков. Хорошо даже, что босиком иду. Разве что потом надо будет одежду свою найти.
Так мы дошли до лестницы, по которой спускаться пришлось довольно долго. Потом был ещё коридор, и ещё. Я бы уже запуталась, а Пифия периодически подносила ноготь к носу и шла. Наконец, она остановилась у дверей, от которых пахло едой. Кухня, видать.
Дверь была не заперта и мы вошли. И сразу оказались в большой и просторной кухне. Пара домовиков колдовали у зажжённой плиты, установленной посерёдке, раздувая огонь. Ещё двое щелчками пальцев, перемещали из большой раковины тарелки, которые сами складывались в стопки на столе у стены.
Заметив нас, они застыли с улыбками, и вдруг еле приметно поклонились. После чего занялись своими делами.
– Тут он, – громко сказала Пифия, отдёргивая занавеску у входа. В маленькой нише стоял встроенный полукруглый топчан, на котором спал Северус. Я бросилась перед ним на колени, если сдержавшись, чтобы не прижать его к себе со всей силой. Погладила по головке. А он сразу встрепенулся.
– Мама? Я ждал-ждал, – он крепко обхватил меня за шею тонкими ручками. – Давай уйдём отсюда! Я домой хочу! К папе!
– И я домой хочу, милый. Сейчас отправимся.
– Ты больше не болеешь?
– Нет, дорогой. Мама здорова уже.
– Ну, хватит, – скомандовала старушка. – Уходим!
– Мы так и пойдём? – спросила я Пифию, подхватив Северуса на руки. Мы обе по-прежнему были в ночных рубашках и босиком.
– Хоть ты этого и не любишь, – проворчала гадалка, – но зажмурься и представь, что на тебе надето. Только чётко, в деталях. А на мне представляй чёрную мантию до пят, поверх рубахи, да крепкие ботинки на толстой подошве. Ну?