Не плачь и посмотри вокруг

Мордвинкин Иван Александрович

– Наверное из-за изложения. Я хорошо его передал, но мне не хватило немного времени, я не успел написать весь текст.

Глеб резко встал, будто увидел нечто неожиданное, внимательно и вдумчиво осмотрел песок под ногами, пытаясь в его рельефе разглядеть ответы на тревожащие вопросы.

– Ну! Пусть ему, – успокаивал отец. – Не возмущайся: молчание – самый короткий путь к тишине.

Батюшка вздохнул, тяжко поднялся со скамьи и обнял сына. Совсем уже взрослого сына. Вот ведь чудо какое: рождается у тебя дитя, ты любишь его будто маленькую частицу тебя самого.

А потом, внезапно, сам не заметишь, как и когда это произошло, рядом с тобой стоит взрослый человек, который уже не часть тебя, а самостоятельное и отдельное существо. И четкой границы между твоим малышом и этим парнем нет. Ибо этот парень – тоже твой сын. Ох уж это время…

– Ты уже взрослый, – успокаивал отец. – Ты знаешь, как себя вести.

Глеб знал – нужно жить в тишине. Так говорил отец. Дышать этой тишиной: «Господи» на вдохе, «Помилуй» на выдохе. Нужно жить в тишине, потому что только в тишине можно услышать Бога.

Но как её сохранять, эту тишину, когда даже Артамошкин поступил! И с таким высоким баллом, что Глебушка не рассказал об этом отцу – стыдно было за свои скромные результаты. А ведь Артамошкин совсем плохо готовился, в церкви бывал редко, да и сам не знал, хочет ли стать священником.

А Глеб хотел. Но теперь будто между ним и великим будущим, которое заканчивается там, за концом жизни, там, где Великий Господь ожидает его с умноженными талантами, между ним и Богом, будто кто-то гигантский поставил препятствием ладонь. Так ставят руку на столешницу, по которой бежит муравей. И Этот Кто-то – Сам Господь. И кто скажет – обходить ли руку Божью, взирая на неё как на препятствие, или со смирением отойти? Тот, который в притче о талантах отошёл со своей единственной монетой, вернул то, что дали, и был наказан. Но видеть руку Божью и как праотец Иаков сражаться с нею Глеб не желал, и такого смирения не понимал, и самого этого места в Священной истории тоже не понимал. Может быть, это самое сложное место в Ветхом Завете.

– Где же Господь, а где я? – растянуто и задумчиво проговорил Глеб и, обратившись уже к отцу, добавил: – Как понять, какое препятствие Господне, а какое нет?

– Просто, – ответил батюшка и снова уселся на скамью, увлекши с собой и сына. – Все препятствия Господни. Всё Божье в мире Божьем, кроме греха. И, коли ко греху склоняешься, то и вздыбливается мир стеной вокруг тебя. Препятствие – это следствие греха. В Раю не было препятствий, а без Рая появились.

– И что же делать? – Глеб нуждался в простых и прямых ответах. – Преодолевать их или смиряться?

– А как захочешь, – батюшка прямых ответов не давал, а только улыбался с видом человека, у которого всё хорошо, и у которого сын не получил внезапного удара судьбы. – Если истинно смиришься – Господь устроит твой путь. А если пойдёшь сквозь стену, то и тут Господь поможет. Но грех придётся изжить терпением, потому что он вспучится в тебе, разойдётся ещё больше. И тогда терпением можешь его удавить, и препятствие отойдет.

– Выходит, всё сводится ко греху.

– Выходит. Любое препятствие – это грех внутри тебя. Отыщи его и вырви. Вот тебе и преодоление.

Через

несколько дней Глеб подобрал профессию по душе – удастся ли поступить в следующем году – неизвестно, но год терять не разумно, а ремесло рук не тянет.

Вопросы всё ещё угрызали его встревоженную душу, но успокаиваясь день ото дня, он терпеливо расставлял по подходящим местам кирпичики разрушенного мироздания, разрушенного представления о мироустройстве, о своём месте в этом мире и о Боге.

По утрам, пока все спали, он уходил к ручью и здесь читал Псалтирь – единственное, в чём он умел найти успокоение.

В конце концов отец, который в эти дни не имел времени поддержать сына, но который всё видел каким-то духовным боковым зрением, увёз его в Задонский монастырь, как только появилась возможность. Там пробыли они три дня. Глебушка и впрямь утешился у мощей своего любимого святителя, остудил разгоряченный дух в славном источнике, и утих, вернувшись в привычное для него возвышенное равновесие.

С тех пор приходил он к своему любимому ручью, как и раньше, подышать тишиной, в которой иногда слышал Бога. Будь он священник или электрик, иконописец или водитель маршрутки – он научится носить с собой эту Божью тишь. Не путь важен, по которому пройдёт душа, а цель, к которой она устремлена. А с такой великой целью, какая дана христианину – любой путь благостен.

В одно раннее утро, в которое Глеб снова окунулся в безмолвие старого сада, услышал он за спиною батюшкины шаги, грузно ступающие по сыпучему косогору.

– Спать охота… – батюшка, сонный, взъерошенный и блаженный, пробирался сквозь заросли молодой вербы, щедро усыпанной бусинками росы. Как ему даже во сне удавалось знать все, что происходит в его доме, только Богу известно. Вот и теперь, когда все спали, включая и самого батюшку, Глеб тихо ускользнул к ручью. Но батюшка знал, кто ушёл, куда ушёл и зачем ушёл. Это его семья, и он в ней отец.

Он уселся рядом, большой, как пробуждённый от спячки медведь, без толку потёр сонное лицо и осмотрелся:

– Хорошо здесь. Божий мир уже пробудился…

– Да, по утрам здесь особенно хорошо, – улыбнулся Глеб и показал книжку: – Я уже начал штудировать электротехнику. Всегда нравилось возиться с проводкой.

Батюшка опять обнял взрослого сына:

– Ты, главное, дыши, сынок, – сказал он ободрительно. – Особенно, когда всё шумит вокруг. Не потеряешь землю под ногами, не упадёшь. А если и упадёшь – успокойся и тем более дыши.

И протянул Глебу конверт – такой же, с тем же адресом отправителя.

– Семинария опять письма тебе пишет. Хочешь, можешь не читать.

Глеб равнодушно повел плечами:

– А чего прятаться? – он принял конверт и вскрыл его. – Теперь они меня ничем не напугают.

Вынул письмо, бегло прочёл его и сунул обратно в конверт, пока батюшка умывался в ледяной воде родникового ручья.

Посидели, помолчали. Батюшка поднялся с протяжным вздохом, потянулся, чтоб выглядеть равнодушным, и спросил, как бы между прочим: