(не) преследуй меня
Шрифт:
— Так кто вы? — Вновь она спрашивает у этого человека, что находится с ней рядом. Ответ хотелось бы получить хоть какой-то, потому что ситуация располагает к тому, чтобы начинать не просто волноваться, а безумно беспокоиться. — Ваше лицо мне не знакомо. И, учитывая всю это сложившуюся ситуацию, хотелось бы знать ответ.
Она сразу понимает, что шокирует этого мужчину, потому что тот все ещё не находится с правильными словами. Он лишь беззвучно закрывает и открывает рот, словно рыба, выброшенная на берег. Даже хочется успокоить его, насколько это возможно. Но, судя по всему,
— Не волнуйтесь, пожалуйста, я вроде как живая, — говорит Настя, прикладывая все свои силы на то, чтобы её слова звучали правдоподобно, — пока не умираю, волноваться не нужно.
— Не шевелись, я тебя очень прошу, — просит он, перекладывая одну руку ей на спину. Поглаживает легонько, едва касаясь. — Настюш, ты и правда ничего не помнишь?
Кажется, ему очень важно знать.
— А какое сегодня число-то? И месяц, — она внезапно понимает, что даже об этом не помнит.
— Семнадцатое декабря.
— Хах. Значит, больше полугода выпало, — делает девушка вывод. Затем ойкает, — больно, бл-яха муха.
— А если хочешь знать, кто я, то ответ прост: твой парень.
Смотрит на него недоверчиво. Затем отрицательно цыкает, мол, быть такого не может. Во-первых, на парня он похож мало, он скорее мужчина. Во-вторых, самой себе Настя давным-давно пообещала, что больше никому не позволит залезть себе в сердце, никого не полюбит. Так с чего бы вдруг кому-то называться столь близким ей человеком? «Быть того не может, чтобы я собственным принципам изменила», — успевает подумать Порезова, прежде чем слышит шум откуда-то со стороны, который перекрывает даже плеск волн.
— Спасатели наконец добрались на вертолете, — подтверждает её мысли Анатолий, — Это хорошо, потому что ни тебя, ни его, — кивает на капитана, — нельзя перемещать на буксире. На вертолете и безопаснее, и быстрее в разы.
Понимая всю тяжесть своего состояния, девушка кивает вновь, соглашаясь с его логикой. А затем позволяет себе закрыть глаза и вновь потерять сознание — боль дает о себе знать, не разрешая позабыть о травмах.
— Она очень сильная, — вновь раздается голос капитана со стороны. — А ведь еще такая молоденькая. Удивительно.
— Совсем нет. Ей многое пришлось в жизни перенести, со многим смириться. Она такая же ранимая, как и её сверстницы. Просто научилась жить со своей болью, — Анатолию надо хоть с кем-то говорить, чтобы не сойти с ума, ведь пульс Насти до сих пор непозволительно слабый.
— Но ты ведь пытаешься это как-то исправить? — рулевой решает, что в данной ситуации нет смысла выкать.
— Я был слаб. И не смог вовремя заметить, что с ней что-то не так. А потом сам впал в глупую депрессию, о которой и признаваться-то стыдно. Именно Настя вытащила меня из того ада, в который я сам себя отправил, — Переверзеву стыдно признаваться в том, каким он был, но сейчас просто необходимо. Поэтому слова из него вырываются независимо от того, хочет он этого или нет. — Я люблю её. Впервые был готов признаться на этом отдыхе, а она теперь не совсем в своем уме. Наверно, это моя карма за совершенные в прошлом грехи.
Философ горько усмехается, припомнив, что самый
— Не думал, что выслушаю такую исповедь, — также усмехается и капитан.
— А что в шторм попадем, думал?
— Нет, конечно. Это всего лишь второй на моей памяти. В прошлый раз мы успешно дошли до марины, припарковались. Никаких проблем. В этот раз кто-то сверху решил показать мне, насколько бывает опасно море, видимо, — он явно о чем-то сожалеет, но не говорит об этом прямо. А затем переводит взгляд в сторону, — ой.
— И правда «ой», — говорит спасатель, который уже несколько минут выслушивает бред пострадавших. — Закругляйтесь изливать душу, нужно позаботиться обо всех вас, пока не стало слишком поздно.
Только теперь Переверзев замечает, что на палубе целых четыре мужчины в приметных оранжевых комбинезонах, держащих в руках сумки и пристегнутые к вертолету тросами.
Они выполняют свою работу быстро и слаженно, словно один механизм у часов, у которых шестеренки двигаются согласно установленным правилам. Один из них занимается капитаном, другой Анатолием, третий посвящает время Насте. Четвертый же страхует, обращая внимание на происходящее вокруг.
Хуже всех приходится девушке, особенно когда её начинают грузить на воздушные носилки. Она кричит от боли, пытаясь вырваться, и никак не реагирует на то, что её успокаивают. У Переверзева сердце обливается кровью, когда он слышит ту, что полюбил.
— Тяжелое состояние, — передает по рации один из спасателей. — В реанимацию.
— Меня к ней, — просит Анатолий, зная, что могут распределить по разным больницам. — Прошу.
Мужчина смотрит на него с жалостью, но после кивает и добавляет еще одно сообщение диспетчеру:
— Определи их вместе.
Пока их погружают на борт, Переверзев молится всем богам, чтобы Настя дотерпела до врачей. Сжимает её крошечную руку в своей, ледяную и безвольную, но все-таки с пульсом, что кричит о том, что хозяйка тела еще борется за свою жизнь. Не удержавшись, мужчина целует в холодный лоб возлюбленную и повторяет про себя: «Люблю, люблю. Так люблю тебя, что готов жизнь отдать. Поэтому живи, черт тебя дери, живи и продолжай быть такой же потрясающей. Не сдавайся!».
Глава 22. Сосед
Её забирают на операцию сразу же. Анатолий даже не успевает попрощаться, когда каталка с почти безжизненным телом Насти исчезает в дверях операционного блока. Анатолию даже не дают ее проводить, сразу же определяя в травмотологическое отделение.
Врач — крепкий мужчина лет сорока — молча обследует Переверзева, вправляет ему вывихнутую ногу, накладывает швы, вызывает нейрохирурга для исключения проблем после удара головой: светит фонариком в глаза, наблюдая за реакцией зрачков, простукивает на рефлексы, и в конце концов выносит вердикт, что все будет в относительном порядке, пациент получил легкое сотрясение, не более. А после Анатолия определяют в палату, отвозя его туда в кресле.