Не прикасайся!
Шрифт:
Она все это скажет, а я сделаю вид, что поверила, и буду наслаждаться теплом, которого никогда не увидеть от папы.
Но не могу. Хочу сохранить воспоминания о ночи, оставить их только себе. Запереть за семью печатями чувства и просто отключиться. А потом проснуться, и вспомнить только хорошее. Поцелуи, объятия, накатившую нежность и обиду на то, что увидеть его не могу, а коснуться боюсь. Забыть изматывающее напряжение, доводящие до болезненного исступления ласки и контрольный выстрел: холодное равнодушное «можете забирать».
Мы сидим у меня, болтаем
- Почему мужики такие сволочи? - вздыхаю я.
- Потому что они дураки. И не ценят то хорошее, что имеют. Не все, конечно. Но поверь, даже самый классный мужик периодически бесит так, что хочется закопать его на заднем дворе.
- И моего брата?
- Ой, твоего брата - особенно!
– Что мешает?
- Копать лень, - отвечает Ксюха, и мы смеемся.
- Ты его любишь?
- Конечно. Твой брат - особая история.
– А как понять, что вот этот мужчина - особая история, а вон тот - не особая.
Мне кажется, сейчас Ксюша смотрит на меня с подозрением, и я прикусываю язык в испуге, что сказала лишнего. Не хочу говорить об Алексе, не сейчас.
- Настюш, тебе плохо? - наконец спрашивает Ксюша - Ты же помнишь, что можешь обратиться ко мне с любой бедой?
- Конечно. - Я улыбаюсь. - Помню. Не волнуйся. Я в порядке, просто я...
Молчи! Молчи, Настасья, заткнись немедленно!
- Я провела кое с кем ночь. Ну, так... по-настоящему. Только между нами ничего быть не может, и... мне немного обидно. Что нет даже шанса на хотя бы частичку того, что есть у других.
Но не жалею о том, что сдалась.
Я жалею только об одном: что сорвалась. Сказала много лишнего, разрыдалась, как ребенок, подставила уязвимое место. Теперь в него будет легко ударить, и даже если Алекс не решится, я все равно буду этого удара ждать. Нет ничего унизительнее, чем чувствовать себя съежившимся зверьком под прицелом беспощадного охотника.
– Настюш...
– Ксюша продолжает гладить меня по голове. - А поехали с нами?
- Что? - Я приподнимаюсь.
- А что? Зачем тебе здесь сидеть? Борис Васильевич все время на работе, а охранник разве компания? Поехали! Будем с тобой вместе куковать в Лондоне. Заниматься детьми, ходить на всякие концерты. Опять же, разгрузим Женю. Ему Лизку, а тебя с Машей и Димкой, пока я работаю. И каток тебе найдем, если захочешь. И кучу занятий. Настюш... поехали? Зачем тебе здесь мучиться? Уедешь подальше, и сразу полегчает. Как только его не будешь видеть...
Я морщусь. Она знает! Они все знают, это невозможно скрыть, я - как открытая книга. Только мне кажется, что содержание загадочное и сложное. А на самом деле вся душа чуть сложнее букваря.
- Не думала, что это так заметно.
- Мужчинам, возможно. Но я же помню тебя, помню твой клуб, тренировки, тренера вашего помню. И взгляды... и когда Борис Васильевич сказал, что ты вернулась к нему на лед, Настюш, честно, я чуть с ума не сошла от беспокойства за тебя! Ты напрасно хоронишь будущее. Ты красотка, настоящая, умная девочка, веселая, отношений будет еще море! Но... мне страшно за тебя, понимаешь? Чем ближе ты к нему, тем больнее. Поверь, я знаю, о чем говорю. Поехали с нами! Тебе станет легче.
Станет ли? Время, говорят, лечит. А лечит ли расстояние? Если я окажусь в нескольких часах лета, за кучей границ, от Крестовского, станет ли мне легче? Смогу ли я дышать, открывать по утрам глаза, без надежды, что повторяющийся из раза в раз кошмар все же не сбылся?
Смогу ли начать новую жизнь вдали от напоминаний о маме, об аварии, о не случившейся карьере. Не заслуженной нежности и непрошенной любви?
На миг я готова сказать «да!». На долгий миг желание очутиться как можно дальше от Крестовского берет верх над всеми прочими. И я не думаю, представляя себя в саду лондонского дома брата, о том, что куда бы я ни уехала, воспоминания останутся со мной. Они такие яркие, что мне кажется, будто мужские руки и сейчас скользят по телу, распаляя внутри нестерпимый болезненный жар.
Но, может, со временем они утихнут?
- Подумай, хорошо? Я не буду тебя торопить, Настюш. Просто подумай. Я тебе обещаю, будет весело и интересно.
- Хорошо, - улыбаюсь я. - Подумаю.
Удивительно, но вдруг становится легче. Словно я получаю путь к отступлению. Стена за спиной, тупик, в котором у меня не было иных вариантов, кроме как сражаться на смерть, падает, открывая новую дорогу. Ведь это так просто: собрать чемодан - и сбежать! В новую жизнь, в новый дом... смотреть на чужую семью, чужое счастье, возиться с племянниками, понимая, что появление у меня собственных детей - нечто сродни фантастике.
- Мне не хочется сдаваться, - говорю я. - Сбежать, не попробовав выстоять.
- За что стоять?
Вопрос риторический. Я понятия не имею, но все же чувствую, что бежать - совсем не выход.
Когда вечером все собираются за столом, чтобы обсудить новости, я, ссылаясь на головную боль, быстро заканчиваю с горячим и ухожу наверх. Знаю, что, едва дверь моей спальни захлопнется, отец обсудит с Вовой и Ксюшей интервью, а потом они дружно целый час будут его смотреть и потом до ночи решать, что со мной делать. Но плевать, почему-то теперь осуждение заботит меня немного меньше, чем утром. А когда давала интервью, вообще не заботило.
Оставшись одна, я набираю номер Лены Азаровой. В омуте собственных страданий я почти забыла о девочке, которой тоже могла выйти боком моя выходка.
- Привет, Лен. Это Настасья Никольская. Я хотела узнать, как у тебя все прошло. Знаю, что Крестовский не одобрил платье... он не сильно на тебя разозлился?
- Не знаю, - вздыхает Азарова.
По голосу все понятно. У меня сжимается сердце от жалости к бедной девчонке: что он ей наговорил?!
- Лен, послушай, Алекс - сложный человек. Дело не в тебе, просто я немного... нанесла ему болезненный удар по репутации.