Не прикасайся!
Шрифт:
- Настя...
– неожиданно серьезно говорит Алекс. - Остановись, пожалуйста. Ты можешь огрызаться и поливать меня дерьмом в прессе, но выполняй, пожалуйста, указания, которые даются для твоей безопасности.
- Привязать меня на два месяца - тоже для моей безопасности? Или ты заботишься о себе? А если я беременна, то что? Думаешь, поскачу на аборт, как только ты снисходительно махнешь рукой?
Он молчит, и я нервно смеюсь.
- Да ты понятия не имеешь, что собираешься делать! Но при этом все должны выполнять твои указания! Просто
- Ты собираешься репетировать или нет?
Вместо ответа я исполняю - черт, мастерски! - поклон - и еду к выходу с арены. Вряд ли сегодня получится репетировать, а к следующему занятию попробую переварить новость о том, что Алекс ждет возможности сделать тест. Ну да... предохранение - последнее, о чем я думала, а сейчас чувствую себя полной дурой.
По правде говоря, я попрощалась с отношениями в тот момент, когда вышла из больницы и поняла, что больше никогда и ничего не увижу. Наверное, в моих знаниях о мужчинах оставались пробелы, которые я не стремилась заполнять. И, хоть теоретически слово «контрацепция» мне было прекрасно известно, я как-то не примеряла его на себя. А зачем?
Теперь придется разбираться с последствиями. И я хочу понять, как именно, без вездесущего Крестовского.
Больно налетаю бедром на скамейку, но упрямо иду к выходу, пытаясь в процессе надеть чехлы. Слышу, что Алекс подъезжает к борту следом, и последние метры до дверей преодолеваю бегом. Вот только... дверь не поддается. Я и дергаю ее, и толкаю, но ничего. Крестовский тем временем меня настигает. Разворачивает к себе лицом, вжимая в злополучные двери, и я чувствую на губах горячее дыхание.
- Нельзя от меня убегать, Настасья.
- Поэтому ты запер меня здесь? Я теперь должна выполнять каждый твой каприз? А если я ушиблась? Или хочу в туалет?
- Запер?
В голосе, кажется, искреннее удивление.
- Никто тебя не запирал.
- Дверь закрыта. Только не прикидывайся, что ты не сам ее закрыл.
- Как бы я это сделал, если сразу вышел на лед? Ее надо толкать вообще-то. Видишь, написано «от себя»...
- Не вижу, вообще-то.
- Черт.
- И я толкала. Она закрыта.
Слышу, как Алекс с силой пытается открыть дверь, но та надежно заперта, и вот теперь мне уже становится не смешно. Какого черта происходит?
Потом Крестовский, очевидно, идет к запасному выходу, но тот тоже закрыт. Я стараюсь не паниковать, хотя жуткие мысли все равно лезут в голову. А если пожар? Двери на арену - не дешевые межкомнатные перегородки, их просто так не сломать. Запасный выход всегда открыт, а если не поддается - значит, заперт намеренно.
- У тебя есть телефон? - спрашивает Алекс.
Я качаю головой: телефон остался в раздевалке, в сумке, надежно запертый в шкафчике. Даже звук отключен! Макс не сразу хватится меня, сначала будет звонить, потом спросит на посту охраны, там ответят, что тренировка еще не кончилась. Пойдут ли проверять? Догадается ли водитель, что мне пора бы выйти?
- И что делать? - спрашиваю я.
- Ничего. Охрана будет делать обход...
– возникает пауза, Алекс, наверное, смотрит на часы. - Через два часа. Выпустит.
- И ты так просто об этом говоришь?
- А что я должен делать? Бегать по кругу, поскальзываться, сносить борты и истошно орать?
- Но ведь нас кто-то запер.
- Кто-то? - усмехается Крестовский. - Нас было двое, нас кто-то сдал?
- На что ты намекаешь?
– На твоего приятеля.
- Никита не стал бы нас запирать!
- Ты так хорошо его знаешь? Настолько хорошо, что уверена?
- Ты плохо с ним обошелся.
- И он запер нас на арене.
- Для этого нужны ключи.
- Он же ходил якобы к Сереге. Достать ключи несложно.
- И от пожарного выхода?
На это у Крестовского нет ответа. Я чувствую, как горят щеки и лоб, хочется горячего чая и таблетку от головы. Но есть только замкнутое пространство и общество Крестовского, выносить которое - отдельное искусство.
- А если случится пожар?
- Тогда придется выбить дверь.
- То есть сейчас никак нельзя это сделать?!
– Ты мне предлагаешь портить имущество клуба только на том основании, что твой придурок... ой, извини, приятель решил показать, что у него есть яйца? Нет уж, Никольская, воспринимай это как дополнительную тренировку. Марш на лед и попробуй волчок. Только осторожно и без геройства.
- Неужели здесь нет камер, в которые можно помахать, чтобы нас выпустили? - спрашиваю я.
- Здесь идут тренировки. Ставят программы. Это объекты авторских прав, между прочим. Какие камеры? Все с мобильниками, у всех пропуска.
- Понятно. Ситуация безвыходная.
- Марш на лед, я сказал! - рявкает Алекс, и мне ничего не остается, как подчиниться.
В конце концов, паника не поможет, а тренировка здорово убьет время. Злость помогает собраться, чувства работают на пределе. Я падаю снова и снова, не справляясь с изменившимся телом, но уже почти не чувствую коньки, они снова становятся продолжением моих ног. Отстраненно думаю, что неплохо бы купить новые, но потом вспоминаю, что участвую лишь в одном шоу, и незачем через боль и кровавые мозоли раскатывать новую пару.
Крестовский гоняет меня по самым простым элементам, не то проверяя границы возможностей, не то просто раскатывая перед постановкой. Кажется, словно из меня выжали все соки. Ноги ломит от усталости, задница саднит от жестких приземлений. На руке огромная ссадина, волосы выбились из косы.
- Скоро обход? Я больше не могу, - выдыхаю, опираясь на бортик.
Не существует сейчас мечты сильнее, чем снять коньки!
- Еще полчаса. Хорошо. Хватит. Иди на скамейку.
Я не иду, я ползу, а когда стаскиваю коньки, готова застонать! Да только не хочется показывать слабость перед Алексом. Когда-то я выкручивала три с половиной оборота на акселе. Тело тогда было легче и сильнее.