Не прикасайся!

Веммер Анна

 - Что же тебе, сука такая, надо еще было? – спрашиваю я.

 Света слышит голос и оборачивается. Меня тошнит от ее улыбки.

 - Александр Олегович?

 - Ты умеешь что-нибудь, Света?

Я очень хочу взять ее за шкирку и встряхнуть, как тупую кошку, нассавшую на хозяйский диван. Но Света – это не спокойная тихая Настя, она не оставит этого просто так. И если я не хочу, чтобы клуб и всех детей, которые только готовятся выйти на старты, смешали с дерьмом, то надо держать себя в руках.

 - В каком смысле?

 - В прямом, Света, в прямом.

Сосать умеешь?

 - Может быть, - в глубине глаз вспыхивает озорной огонек.

 - Это хорошо. Пригодится. Говорят, за это неплохо платят.

 - Ч-ч-то…

– То, Света, то. Можешь выбросить коньки. Тебя больше не выпустят ни на один лед. Даже брать подкатки на каком-нибудь говнокатке в провинции. Я не пущу тебя даже на открытые катки у елки. И единственное место, где ты сможешь нацепить коньки – это твоя квартира.

 Она тяжело дышит от переполняемой ярости.

 - Не посмеете…

– Да ну? Помимо того, дорогая, что у меня есть определенные влияние и репутация в мире фигурки, у меня еще и деньги. А эти два козыря открывают все двери… точнее, закрывают. Перед тобой. Больше ни одного шоу. Ни одного показательного. Ни одного контракта.

 - Вы не можете мне запретить! Это из-за Насти?! Сука! Нажаловалась?!

– Могу, Света. Авторские права на программы и хореографию принадлежат моим сотрудникам. Рекламные контракты проходят через меня. Мы тратим сотни тысяч на твою рекламу. Как быстро иссякнет баблопровод, если мы ее отключим? А мы ее… да, точно, мы ее уже отключили. Ты, конечно, звезда, но ты очень удивишься, как быстро гаснут звезды.

 - Она звезда, да?! – истерично кричит Гаврилова.

 Пытается подойти, но я с отвращением отстраняюсь.

 - Ее теперь будешь продвигать?!

Я долго думаю, что сказать. За секунды в голове проносятся десятки вариантов этого разговора, но по итогу я понимаю, что сказать-то и нечего. И мне просто лень говорить со Светой, в то время как я уже могу дозвониться Настасье. Узнать, что с ней и забрать к себе, даже если Никольский-старший грудью ляжет на капот моей машины.

 - Иди нахуй, Света, - наконец говорю я.

Когда иду по коридору кажется, что слышу рыдания, но возможно это просто в чьем-то кабинете слишком громко работает телевизор. Какая разница?

Мне надо проветриться. Даже жаль, что бросил курить, сейчас не отказался бы от сигареты. На ходу еще раз набираю Настин номер. Она должна ответить, мне не хочется даже представлять, какой сейчас раздрай у нее на душе.

В тот момент, когда я уже готов коснуться вызова, приходит смс.

 «Лечу на операцию. Прости за шоу».

Порыв холодного осеннего ветра едва не сбивает с ног. Настасья летит на операцию… без меня, одна, мучаясь страхами о том, что операция может и не помочь и тогда погибнет последняя надежда. Я даже не знаю, что хуже: жить в неизвестности, ждать донора и шанса на свет в ее глазках или точно знать, что застывший взгляд – навсегда.

Я могу к ней прилететь. Взять самолет, и через несколько часов быть в любом городе мира. Достаточно позвонить Никольскому-старшему и сказать,

что у меня с его дочерью роман, и я хочу приехать к ней в больницу. Тот, возможно, пошлет меня нахрен, а возможно все же скажет, где найти Настю, и ей будет чуть менее страшно, чем сейчас.

Объясню ей, что нельзя извиняться за падение, возьму за руку и стану первым, кого она увидит. Или не увидит. Но об этом думать не хочется.

Я отрешенно листаю контакты. Очень давно не звонил ее отцу, так давно, что даже не помню, есть ли он у меня. Вопросы Настиных тренировок мы решали с ее братом, вопросы ее возвращения решал Серега с Никольским-старшим. Черт, да где он…

Звонок с незнакомого номера тревожный. Наверное, каждый человек умеет различать оттенки казалось бы одинаковых бездушных мелодий. Я могу угадать, когда звонит Настя, когда – племянники, когда Серега по работе, а когда…

 Да. Так звонят неприятности.

 - Привет, Александр Олегович.

 - Кто это?

 - Не узнал?

 - Никита? Чего тебе, я занят?

– Да, я знаю. Наверняка ищешь Настасью. Она улетела в Швейцарию, на операцию. Я виделся с ней в аэропорту.

Решимость лететь к ней становится еще крепче. Что этот придурок наговорил Насте перед операцией?

 - И какого хрена ты хочешь?

 - Поговорить. Рассказать тебе кое-что.

 - Кто ты, блядь, такой? Мы знакомы?

 - Заочно. Отец рассказывал о тебе. Но сейчас не об этом…

– Об этом! – рычу я. – Ты или выкладываешь, кто ты и какого хрена хочешь, или тебя притащат сюда с оторванными яйцами, гаденыш.

– Ух, как заговорил.

Плохо. Он чертовски спокоен, и это плохо. Если твой враг спокоен, а тебе рвет мозги от ярости – что-то не так.

– Не торопись, Александр Олегович. А то не узнаешь кое-что интересное о своей Настасье.

 - Что ты ей сделал?

– О, я был благородным рыцарем. Помог девушке, помахал на нее тетрадочкой, принес водички, дал попить. А перед этим кое-что туда добавил. Вряд ли самолет сядет с живой Анастасией Никольской на борту. Я не очень хорошо помню, как действует то лекарство… интересно, она еще умирает или уже отъехала? Девочка так жадно пила… но ты успеешь на похороны. Хочешь узнать, в какой город лететь, чтобы чмокнуть подружку в еще тепленькие губки?

 - Какого хрена ты несешь?!

 Смысл его слов доходит не сразу, настолько абсурдно они звучат. Я никогда не боялся за Настю, черт возьми, она же наследница Бориса Никольского! Ее охраняют двадцать четыре часа в сутки. Никто не может ей навредить…

 - Я рассказываю правду, Крестовский. Настя умирает, медленно и мучительно, на высоте тысяч километров. И к тому времени, как самолет сядет, она умрет. Жаль, она мне нравилась. Я долго следил прежде, чем убедился, что ты ее трахаешь.

 - Зачем?

 Я быстро иду в кабинет брата, но блядь, что я сейчас могу? Стоит только свиснуть, и сбегутся все, начиная от ментов и заканчивая частниками, они отследят этого гаденыша за считанные минуты, но у меня нет времени, чтобы играть в американское кино.