Не проходите мимо. Роман-фельетон

Привалов Борис Авксентьевич

Сидр Ерофеич Спотыкач, специалист в области томатных, соков, член редколлегии журнала «Помидорник-огородник» и родной папа Виктории Айсидоровны, лежал под зонтом. В той же овальной тени нашел пристанище двоюродный брат Вики — Николай Николаевич. Родственники и девушки называли его ласково — Кока-Коля.

Глаза Сидра Ерофеича, скрытые под пенсне-светофильтрами, и глаза Коки-Коли, спрятанные под темными, как донышка пивных бутылок, очками, были устремлены на стеклянное дуло коньячного сосуда, торчавшее из песка.

В двух метрах к северо-востоку от зонтика

восседали две дамы: дама, не представляющая интереса ни с какой точки зрения, и дама, представляющая интерес.

— Так вот, в этой самой переводной книге «Вдвоем лучше, чем втроем», — сказала дама, не представляющая интереса, — выведен один герой. Он красив, как полубог, и у него все зубы свои. Не то что мой Ваня…

Иван Иванович Иванов-Иванов походил на оплывшую свечу. В данный момент он стоял по щиколотку в воде и растерянно шлепал толстыми губами:

— Мипфа, шмашматр прамшам…

— Миша, пошарьте правее, — перевела Вика.

— Сейчас достанем, один зуб я уже нащупал, — прошептал усатый Миша и, глотнув воздуху про запас, снова скрылся под водой.

— Первый раз вижу, чтобы теряли челюсти во время купанья, — сказал худой высокий мужчина в трусиках на застежке «молния» и с фотоаппаратом через плечо. — Когда, Иван Иванович, следующий раз будете принимать водные процедуры, кладите зубы на полку.

Вода забурлила, закрутилась воронкой. Из омута показалось Мишино покрасневшее лицо. Отдуваясь, он вышел на берег. Круглое лицо угодливо улыбалось, и редкие волоски усиков, подсохнув, снова топорщились. Разноцветные, словно у ангорского кота, глаза хитро поблескивали. Он вообще так походил на кота, что когда открывал рот, все ждали, что сейчас раздастся мяуканье. Даже собаки лаяли на него как-то по-особенному, не так, как на обыкновенных людей.

— Я вас, Иван Иванович, обслужу, — вполголоса заявил Миша. — Эту не найдем — я вам новую челюсть достану, высший сорт. Это будет пахнуть полусотней. Завтра же обслужу!

Слово «обслужить» в его устах звучало, как «обвести вокруг пальца». Он говорил всегда очень тихо или шопотом, и от этого каждая фраза его приобретала особую ценность и звучала заговорщицки.

— Миша, я всегда восхищаюсь вашим белорусско-балтийским акцентом, — сказала Вика, сверкнув светофильтрами. — Но я вам уже не верю: вы обещали давно мне устроить афганскую подушку-думку. В моей коллекции не хватает именно такого экземпляра.

— Не делайте мне больно, — прошептал Миша, — у меня сердце не из пластмассы, оно отвечает за мои слова. А я сказал: будет у вас и афганская и эта… как ее?.. иранская. Это пахнет тремя сотнями. — Когда Миша говорил, ангорские глаза бегали так, словно он читал в воздухе невидимую книгу.

…Умудренский натерпелся страху во время челюстно-спасательных работ. Выяснилось, что никто из собравшихся, кроме Миши, плавать не умеет, и поэтому ему пришлось лезть в воду. Начальник АХО боялся быть замеченным и попасть в скандал. Поэтому когда Миша выныривал, Умудренский поспешно прятал голову в воду, и наоборот: когда Миша скрывался под водой,

голова начахо всплывала, как мина.

Но вот Миша вылез на берег, и все пошли под зонт пить коньяк. Умудренский облегченно вздохнул и прислонился к осклизлому якорному канату.

За час сидения под купальней начальник АХО, кроме простуды, получил ряд сведений из жизни Виктории Айсидоровны и ее родственников.

Прежде всего ему стало ясно, что тощий фотограф и Миша никаких родственных отношений с семейством Спотыкач не имеют. Одного пригласили для съемок, другого — чтобы через него достать кожаное пальто для подарка Закусил-Удилову. Из разговоров Умудренский понял, что сам Игорь Олегович только что приехал на дачу и лег спать после ночного озеленительного аврала; что оспу женщины, следящие за своей внешностью, прививают не на руке, а на ноге, и что Закусил-Удилов в ближайшее время, несомненно, станет предгорсовета.

Под мостом купальни бурлила жизнь. В щели между досками прорывалось солнце, и его лучи, как биллиардные кии, ударяли в песчаное дно. Длинноногие жуки фланировали перед самым носом Умудренского. Какие-то рыбешки неизвестной породы то и дело тыкались мордами в колени начальника АХО. Любопытный рак долго ощупывал большой палец левой ноги, и Умудренскому с трудом удалось избавиться от его клешней. Какая-то лягушка-базедик вытаращила на начахо свои глазищи, словно спрашивая: «А это еще что за земноводное?».

Умудренскому стало жалко самого себя.

«Им хорошо, — подумал он, — у них жабры… А тут сидишь, как…»

Но подкупальные жители так и не узнали, с кем из них хотел себя сравнить начахо: Умудренскому в нос залетела не то мошка, не то мушка, и он оглушительно чихнул. Чихнул и зажмурился от страха: вдруг хозяйка балагана услышит? Когда же он вновь раскрыл глаза, то все было по прежнему мирно, если не считать разбежавшихся жуков и пропавшей неизвестно куда лягушки.

Умудренский посинел и весь дрожал. Ему хотелось на землю, к людям, но он понимал, что это невозможно.

Пляж представлял собой часть дачного участка Закусил-Удилова. Постороннему человеку появляться в пределах его владений не рекомендовалось. Лучшею же места для перехвата Калинкина нельзя было найти. Приходилось самоотверженно ждать. Проклиная любовь Тимофея Прохоровича к водоплавательному спорту, Умудренский тоскливо наблюдал за противоположным берегом.

Высокий правый берег то затихал, когда на водных аллеях разгоралась азартная борьба, то грохотал аплодисментами, когда объявляли победителей.

— Заплыв сто метров брассом выиграла сотрудница Красногорского бюро находок Надежда Калинкина! — объявил диктор.

Умудренский видел, как, вскочив на ноги, хлопал в ладоши Тимофей Прохорович; как оператор в соломенной шляпе, подобравшись к судейскому столику, снимал победительницу; как другой оператор, плававший на середине реки в лодке, сам сел на весла и стал грести, держа курс на купальню.

«В гости едет, — подумал Умудренский, — наверное, выпить-закусить захотелось. А хозяева-то зачокались, Не замечают…»