Не проходите мимо. Роман-фельетон
Шрифт:
Окончив разговор, он торопливо наложил свое начальственное тавро на программу, составленную Калинкиной…
…Вечером от особняка с пузатыми самоварными колоннами отошел автофургон филармонии. Под брезентовым тентом восседала едущая на гастроли концертная бригада.
Когда все угомонились, молчавший до сих пор Бурлаков вдруг загудел:
— Я так и не уразумею, как удалось нашего мыслителя уломать…
— Ходят слухи, — сказал музыкальный эксцентрик, — что нами, наконец, заинтересовались в облисполкоме. Говорят, товарищу Какаду был спецзвонок…
Турнепсова-Ратмирская
— Верно, — сказала Елизавета Прохоровна. — Мы ходили в облисполком. Нам сказали, что уже поставили вопрос перед главком, но те что-то долго не решают. Обещали сами заняться вскорости… А нам ждать некогда. Что оставалось делать? Тогда мы позвонили товарищу Какаду по автомату, из вестибюля исполкома. И… дали директиву.
— Обманули самого товарища Какаду? — воскликнул кто-то из актеров.
— Почему обманули? Он спросил: откуда говорят? Мы честно ответили: из исполкома. Не с площади же! А кто говорит, ведь для него это неважно. Лишь бы прозвучал руководящий голос.
— А откуда же вы добыли этот самый руководящий тембр? — удивился музыкальный эксцентрик.
— Я вещала, — скромно потупив очи, сказала Турнепсова. — Я откровенно заявила, что, по моему мнению, программа составлена вполне удовлетворительно.
— Это был ваш лучший номер! Не только история, но даже местком вас оправдает.
Фельетон двадцать третий. Бригада ННН
За населением пятнадцатой комнаты укрепилась слава самых шумных жильцов общежития.
Один из них с отчаянной отвагой — независимо от обстоятельств места и времени — совершенствовал технику выбивания чечетки. И довел ее до такой степени виртуозности, что ни на комбинате, ни в районе, ни даже в области соперников у него не было. Стенгазета «Дубилка» утверждала, что чечеточник добился от собственных конечностей двести колебаний в минуту.
Второй шумовик приобрел известность своим драматическим тенором. Голос у него действительно в наличии имелся, но репертуар состоял почему-то из одной песни «Тройка мчится, тройка скачет». Так как фраза «Еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей» удавалась ему хуже остальных, то на нее затрачивалось наибольшее количество энергии.
— Ну, опять поехал! — вздыхали в других комнатах.
Третий шумовик никакой ценности для самодеятельности не представлял. Он вообще бы считался человеком без таланта, если бы не его особая способность хлопать дверьми так, что на областной сейсмической станции каждый раз отмечались толчки «неизвестного происхождения».
И поскольку один бил чечетку, другой «ездил к любушке», а третий бегал по общежитию, то уборку в комнате делать было некому. Уборщицы, зайдя в помещение «шумовиков», в ужасе роняли веники и мчались в комендатуру, где ультимативно требовали повышения оплаты за уборку комнаты номер пятнадцать.
Шумовики упорно не поддавались
Шумовые эффекты обычно начинались в половине пятого, едва жильцы комнаты № 15 возвращались с работы. Но сегодня, несмотря на то, что часы показывали уже без четверти пять, было тихо. Это показалось подозрительным дежурному вахтеру, и он, соблюдая все правила маскировки, пробрался в коридор первого этажа.
Но тут его от удивления чуть не хватил кондрашка: чечеточник, певец и хлопальщик робко толпились у своей комнаты.
— Удивление, переходящее в изумление, — прошептал вахтер, любивший интеллектуальные фразы. Он было собрался подойти поближе, как заметил входящего в коридор редактора многотиражки Кожкомбината Арзамасцеву. Шумовики смутились еще больше.
— Ксения Николаевна, — жалобно сказал чечеточник, — пока мы были на работе, к нам вселили других жильцов…
— Счеты с нами сводят, — уточнил певец.
— Ночевать-то где? — робко сказал третий.
Ксения Николаевна недоумевающе посмотрела на испуганных друзей, а затем решительно отворила дверь. Следом за ней и шумовики вошли в комнату.
Постели, обычно представлявшие собой винегрет из простынь, матрацев, одеял и подушек, сегодня выглядели так, что могли вызвать зависть даже у женского общежития.
Пол, по которому еще утром плакали все щетки и тряпки поселка, оказался вдруг паркетом и блестел, как хоккейная площадка.
И, самое странное, по комнате были развешаны плакаты:
«Наплевать на чистый пол: дави на нем окурки».
«Шуми как можно громче — этим ты помогаешь соседям отдохнуть после работы».
«Какое расстояние до милой, если к ней едут по пять часов в сутки второй год и никак не приедут?»
— Дотанцевались, — сказал чечеточник.
— Допелись, — произнес тенор.
— Дохлопались, — вздохнул третий шумовик.
Ксения Николаевна тем временем прочитала записку, лежавшую на столе, и, сдерживая улыбку, протянула ее ребятам.
«Уборка произведена бригадой ННН. Количество затраченного труда можно определить, заглянув под стол: там нами оставлен один квадратный метр пола в первобытном состоянии. Извините, что вмешались в вашу личную жизнь».
Прочитав записку, шумовики, не сговариваясь, полезли под стол. Там было мрачно. Валялось полтора рваных ботинка, десяток впрессованных в паркет окурков и листовка Дома санитарного просвещения.
Чечеточник и тенор, перемигнувшись, попытались незаметно от Ксении Николаевны спрятать окурки в карман. Третий шумовик уверенно произнес:
— А ботинок этот подкидыш. У нас такого не было.
Ксения Николаевна посмотрела на торчавшую из-под стола ногу чечеточника. Правый ботинок танцора уже начинал терять подметку и становился очень похожим на найденный башмак.