Не расстанусь с Ван Гогом
Шрифт:
Слышать это было неприятно.
Отец подошел к Наде и шепнул, чтобы никто не слышал:
– Оборотная сторона профессии. Придется терпеть.
Через две недели Надя уехала. Саша проводил ее до вокзала, поцеловал и не стал дожидаться отправления поезда, сказав, что отпросился всего на пару часиков. Она смотрела ему вслед, смотрела пристально, надеясь, что муж обернется, увидит ее глаза и останется, хотя бы для того, чтобы сказать ей те слова, которые говорят друг другу при расставании только самые близкие люди, не умеющие жить в разлуке. Но Холмогоров лишь ускорил шаг, пробиваясь
Рядом армянин прощался с молоденькой девушкой. Держал ее за руку и пристально глядел в глаза.
– Я тебе вот что скажу, – говорил армянин. – Когда ты уедешь, у меня другого такого женщина не будет. У меня, может, теперь совсем женщина не будет. Ты поскорее делай свои дела и приезжай сюда опять. Ты ведь хочешь этого делать?
– Да, – кивнула девушка, – мне очень тяжело с тобой расставаться. Здесь столько солнца и моря.
– Эх, – покачал головой армянин, – ты еще озера Севан не видела. Там такой солнце – смотреть на него не надо, ослепнуть можно. Будешь потом всю жизнь с черными очками ходить.
Надя повернулась, чтобы войти в вагон, и услышала, как провожающий армянин деловым голосом напомнил девушке:
– Ты, как приедешь, сразу… Понял меня? Сразу, не надо ждать, а моментально пришли мне деньги, что я давал тебе в долг. Я тебя умоляю…
– Я помню, – ответила та, – как приеду, сразу вышлю.
Поезд уже тронулся, когда в купе, в котором должна была ехать Надя, вошла та самая девушка. Поставила на полку чемодан и спросила:
– А мы вдвоем поедем?
– Еще бабушка с внуком, сейчас они в коридоре в окно смотрят.
– Это ладно, можно потерпеть. Главное, что мужиков нет, надоели уже своими приставаниями.
И засмеялась.
Так Надя познакомилась с Таней Бровкиной.
Попутчице было восемнадцать. Год назад она закончила школу и отправилась в Москву поступать в театральный. И, конечно, потерпела фиаско. Теперь Бровкина трезво смотрела на жизнь, рассчитывая поступить на экономический факультет Технологического университета.
– В театральный я больше ни ногой, – покачав головой, заявила Татьяна. – Не скажу, что у меня полное отсутствие таланта, даже наоборот, в той студии, которую я посещала, все главные роли были моими, и наш руководитель Максим Исакович меня особо отмечал. В театральный поступают не обязательно по способностям, чаще или через постель, или за большие деньги, а я не такая. Буду лучше работать экономистом, специальность хорошая. Вон их сейчас сколько, экономистов-то, и никто из них вроде на жизнь не жалуется. И, главное, без всякой постели абы с кем ради карьеры.
Услышав ее слова, пожилая женщина, соседка по купе, снова повела внука в коридор – показывать вид на горы.
– Столько сейчас наглых девиц, готовых на все, чтобы в жизни пристроиться, – продолжала, вздохнув, Бровкина. – Как жить в таком мире, просто не знаю!
Она ездила в Крым отдыхать. У матери нашлась там какая-то подруга, обещавшая предоставить Тане комнату с видом на море.
– Если бы я знала, сколько эта хапуга сдерет с меня за крошечную каморку, никогда
Обеих никто не встречал. Бровкина надеялась, что на вокзале увидит старшую сестру, которая училась как раз в технологическом и жила в общежитии. Но той что-то, видимо, помешало прибыть на вокзал, и Таня сама потащила свой чемодан к метро, болтая обо всем подряд и крутя головой по сторонам. Надя шла рядом, слушала попутчицу, но думала о Саше. При расставании она продиктовала новой знакомой номер своего телефона, подумав, что никогда уже не увидит девушку.
Однако Татьяна позвонила поздним вечером того же дня.
– У меня неприятности, – сообщила она. – В общежитии для меня не нашлось свободной койки, и мне не у кого попросить о помощи – я никого здесь не знаю. Можно приеду к тебе переночевать? С утра пойду искать себе жилье. Ты же мне не откажешь…
Приехала Бровкина на удивление быстро, словно звонила из соседнего двора. Влезла в чужие тапочки, которые едва не треснули от подобной наглости, и вошла в гостиную. Старая мебель ее не восхитила, а вот фотографии на стенах новая знакомая рассматривала с большим интересом. Остановилась перед большим портретом моложавой дамы в пышном платье и в шляпке с вуалью.
– Это твоя прабабушка? – спросила равнодушно.
– Нет, моя мама в роли Кручининой в пьесе «Без вины виноватые» Островского, – объяснила Надя.
– А-а-а… – так же равнодушно отреагировала гостья.
Перед фотографией отца Татьяна задержалась несколько дольше.
– Солидный мужчина. Только почему в бане сфотографировался?
– Это он в роли Ксанфа. Ему как раз Эзоп говорит: «Ксанф, выпей море!»
– Так у тебя родители артисты, что ли?
Надя удивилась, как можно интересоваться очевидным, и все же тихо подтвердила:
– Ну да.
Гостья сделала еще шаг, и глаза у нее округлились. Татьяна чуть не взвизгнула, но голос тут же у нее пропал.
– Александр Холмогоров… – выдохнула она.
Теперь уже удивилась Надя.
– Ты его знаешь?
– Кто ж его не знает! Я еще в школе смотрела фильм про детский дом. И каждый раз ревела. Сестра тоже ревела, с мамой истерика была, а соседка наша, такая, я тебе скажу, прожженная тетка, вообще… – Умолкнув на секунду, Бровкина обернулась к хозяйке квартиры: – Ты на нем тоже зависаешь?
– В некотором роде.
– Еще бы! Потом был фильм про чеченскую войну, где он в одиночку перевал держал, а его девушка в тот момент в ночном клубе зажигала. Перед смертью ей звонил, но та из-за музыки звонка не слышала. За ней там один парень как раз увивался…
– Я в курсе, – сказала Надя, едва сдерживая улыбку.
– А откуда у тебя этот снимок? – спросила Татьяна.
– Вообще-то Саша мой муж, – призналась Надя, – мы уже больше трех лет женаты.
Бровкина побледнела, потом начала багроветь. Снова взглянула на портрет Холмогорова, после чего начала рассматривать хозяйку квартиры, словно не зная, верить той или нет.