Является скучная сухая вареная рыба, например,щука в горчичном соусе, и начинает объяснять, чтоВолга не впадает в Каспийское море, а впадает в негоКама, а в Каму впадает тоже не Волга, а Ока, а Волгойявляется только Волга Верхняя, и ей, уважаемой рыбе,недоразумение это надоело, и предъявляет кольцо,которым ее противоправно и вопреки географииокольцевали в 1921 году, нашли и время, а потомвыловили еще раз в 42 и тогда уже съели, всю,с солью и горчицей, ничего другого не было, наши,конечно, немцы не дошли до Волги, то есть до Оки,то есть до Камы, и вообще, если бы ее немцы съели,она являлась бы немцам – и они бы ей не отказалив таком пустяке: снять треклятое кольцо с надписью«Нижняя Волга», им-то что, а с нашими уже и вырослав человеческий рост, и ходишь к ним семьдесятлет – ни в какую.
«Молодежь разучилась не только пить…»
Молодежь
разучилась не только пить, старичье почти разучилось петь,мистер Бонд разлюбил королеву Маб, а Советский Союз взял и исчез,поголовье мифов сократилось на треть — право, не знаешь, куда смотреть:чтобы серый волк завелся в лесу, необходим лес.Вот он и лезет из всех щелей — гигантские папоротники и хвощи,он тоже забыл, что у нас на дворе, и растет, сколько хватит сил и земли,когда-нибудь он станет углем (а мы не станем – ищи-свищи),когда-нибудь он станет углем, питающим корабли.Под сенью небес – паровозный дым, типографский шрифт для грачей и ворон,под семью небесами снова тепло.над городами ручной неон беседует с миром на пять сторон,и включаются в некогда прерванный разговор,вспоминая себя, пласты нефтяных озер,и самый асфальт – воскрес.
«Ветер встал от восточных гор, закрывая дорогу в Сад…»
Ветер встал от восточных гор, закрывая дорогу в Сад,теперь он приводит в движенье воду, толкает каждый росток.Ушедшие навстречу ветру не приходят назад,и значит, те из нас, кто устал, выбирают путь на восток.Это очень большая земля, а нас немного живет на ней,мы не можем себе позволить выбрасывать любые дары,Пламя меча на границе Сада — ориентир для птиц и коней,чудные тернии и волчцы питают наши костры.Реки серы, реки огня – прекрасное топливо для машин,наше железо уходит в землю, земля дает пшеницу в ответ,Свет, которому мы не внемлем, пригоден для измеренья лет,и прах земной создает кувшин — и то, что льется в кувшин.Ангелам все это несколько странно,слетая в последний час,они висят в слоях атмосферы, как придонная рыба во льду.Но сотворивший левиафана и вслед сотворивший нас,вероятно знал, что он имел в виду.
«Архивная мышь, успешно проскочив Аргонат…»
Э. Ц.
Архивная мышь, успешно проскочив Аргонат,избавившись от счетных, а также несчетных бед,все равно каждый раз роняет очки в шпинат,а шпинат на паркет,вспоминая солнечный мармелад и тетушку Ганимед.Она, конечно, делала, что могла – шуршала,летала по кухне так, что посударазбегалась к Чуковскому, плача и дребезжа,предупреждала,что герои в лаборатории являются признаком мятежа,да, не только здесь, да, повсюду.Она читала.И когда революция арестовала источник зла,заявила: теперь все пойдет на лад —с цветами и цирком – и совсем по-другому,мышь, как обычно, архивной памятью всё правильно поняла —и ушла из дому.Да, сбежала в первое попавшееся бытиё,чтобы помнить людей, пока они живы, и историю – пока не закрыта,потому что с тех пор, как эта девица —невоспитанная, в 1865 – затопила её жильё,мышь запомнила тот поворот сюжета, за которым не остается быта.Так что, затариваясь крекерами в хоббичьей уютной норе,слушая краем уха про поход на дракона,мышь автоматически отмечает дату на календаре,потому что и здесь закончилось время оно.А тот, седой, похожий на доктора,тоже всё с фейерверками,бросит взгляд на её заплечный мешок,и скажет: «Да всё у них хорошо,не горюй, возвращайся, там всё в порядке,мармелад – апельсиновый,небо – синее,воздух – блестит как паучий шелк,я покажу, как выбраться по закладке.Понимаешь, у нас другое небо и другая земля,та самая, что видна сквозь облако, лист и дыру в заборе,здесь – по договору – никогда не бывает горяни от плебейской республики по цеховой раскладке,ни от коммунизма, ни от возвращения короля».
«Место рядом с водителем…»
Место рядом с водителем – место не смертника, а стрелка и проводника.Навигатор читает землю, помнит маршрут, экономит нервы,и когда в лобовом стекле проявляется неожиданная река,он выходит первым.Остается радуга, – давний дорожный знак, семислойный завет:никаких потопов, комет, гроза пройдет стороною.И поверхностное натяжение очень быстро заращивает просветза его спиною.– Скорость – восемьдесят, тяготенье вполне земное,наведи меня, поговори со мною.
«Светофор на углу превратился в орла…»
Светофор на
углу превратился в орла —перья, когти, солома, селитра, смола…ни на дачу сгонять, ни с друзьями в футбол,если клеится каждый орел.А в метро розовеет уральская медь,и ситро в голове не стесняется петь,и в сплетенье трамвайных вайфайных путейпролетает титан Прометей,Там огонь доставляет домой поездаи тебе не под силу пробиться туда,и с плакатов создатели бед и побед —Ганимед, говорят, Ганимед.Но растет как река у корней языката таблетка, монетка, жетон ездока,что оплатит дорогу на город, на свет,в мир, в котором бессмертия нет.
«На прибрежной тропе, где церковный звон…»
На прибрежной тропе, где церковный звонне достает за черту маслин,за вторым поворотом Наполеонповстречал девчонку из нефилим.Она была как дождь проливной,как солнце в степи, как предзимний дым,была пожаром, плыла волной,стояла стеклом, числом и стеной,и облаком над горящей сосной —а он сказал ей – «Пойдем со мной»,и, конечно, она полетела с нимдо южных морей, до конца, дотла,пока над дорогой гудит прибойи есть кому повторить «Возьми».А вот войной она не была,война случилась сама собой,как оно бывает между людьми.
«Об отечественных филологических школах…»
Об отечественных филологических школах когда-нибудь снимут приключенческое кино,сериал в китайском костюмном стиле: с хронологией в клочья и страстями по росту,где одни собирают броневики, другие вставляют статьи и спектакли в каждое подвернувшееся окно,а третьи увозят библиотеки по горящему мосту,даже раньше, все еще здесь, и живы, все впервые, все на передовой,язык и реальность послушно гнутся, часы задумчиво бьют пятнадцать,двадцатый век, материал и убийца, висит как фонема над головой —не желает стать звуком и начинаться, но не в силах не начинаться,ибо те, кем в «Яблочке» кормят рыбу, предопределены рифмой второй строки,а те, кто кормит, без исключенья вышли из гоголевской шинели,пока курско-орловский говор рвется в литературные языкии намерен актуализоваться посредством всех, что покуда не околели,а вдали плывет Петербург, подобный черной реке и поэтажно горящему кораблю,а я смотрю и не сплю, не сплю – и не сплю, пока Поливановидет на свидание в тюрьму к научному руководителю, бывшему иерусалимскому королю,и не знает, что он и сам – система транслитерации,отдел Коминтерна и безнадежно мертвый герой романа.
«Авианосец болен, матросы с него бегут…»
Авианосец болен, матросы с него бегут,отставной командир корабля популярен как Робин Гуд,его «Наутилус» орудья щерит из любых водных прорех,у него под водой настоящий Шервуд – он принимает всех.Командование не желает искать следы на водени в политической, ни в сетевой, ни в океанской среде,оно читало все те же книги и смотрело то же кинои знает, что при столкновении с архетипом его дело – обречено.Все его звезды смерти взорвутся (а потом взорвутся на бис),треножники и летучие блюдца образуют сервиз,продажная пресса продаст другому, скелет развалит клозет,в общем, стоит им выйти из дому, как их всех поглотит сюжет.У экс-командира та же проблема: архетип за негогорой,а он не капитан и не Немо, он вообще не герой.зачем ему наводить справедливость подобно чумной звезде?он хочет а) жить и б) быть счастливым, просто делать это – в воде.Авианосец плачет, ржавея от собственных слез,он мечтает работать пляжем, а не быть средоточием гроз,он пытается слиться с ландшафтом, стать одной из прибрежных плит,но у сюжета есть автор – и автору нужен конфликт.Впрочем, автор – сугубое меньшинство, и судьба его горестна и проста:те, кто создан им, погубят его – с той стороны листа.
«Генетическая разница между двумя видами кукурузы…»
Генетическая разница между двумя видами кукурузыбольше, чем между человеком и обезьяной.Кукуруза уходит плакать за колхозные шлюзы,возвращается пьяной.Ничего, говорит, не помню, не жду, не знаю,давно я подозревала, что я себе не родная.Отвечает ей марь-трава, индийский сорняк, отчетливо, злобно:может, не имеешь родства, зато ты съедобна,птицам и мышам хороша, и любезна людям,потому и дальше будешь дышать, когда мы не будем.Кукуруза помнит долину, речную тину, солнце, клочья тумана,всех, на кого натыкались корни – от Украины до родного Теуакана,думает: без обмена материалом здесь обошлось едва ли,а меня ж еще опыляли.Значит есть родство, Дарвин в небе, в мире – порядок.На вокзале купи початок, попробуй – сладок,