(Не) Сокровище капитана
Шрифт:
Глава 22
Я ошарашенно уставилась на него, а Генри продолжал.
— Я готов уступить Джеймсу свой корабль, свое состояние. Свою жизнь, наконец. Но ты — моя.
Взгляд его потемнел, точно море перед штормом, и в голос прорвалась сдерживаемая до поры ярость. Казалось, еще немного — и разразится буря, куда там той, которую мы только что пережили! Я попятилась, но рука Генри все еще держала меня за плечо.
Я не понимала, что так вывело его из себя, и даже не пыталась понять. Бесполезно: всю свою жизнь я пыталась угадать, что на уме у отца, братьев — мужчин, от которых
Чтобы, оказавшись перед лицом неминуемой смерти, понять — я и не жила толком.
Нет, хватит с меня! Если меня сметет этой бурей — так тому и быть. Но я не стану гадать, чем вызвала гнев Генри, зная, что на самом деле не виновата. «Не понимаю, зачем ты пытаешься вылепить из себя кроткую овечку», — не его ли слова?
Я заставила себя выпрямить плечи.
— Я ваша пленница, капитан, это правда. Пленница, на которой вы можете безнаказанно сорвать злость. Но я не ваша вещь.
Он вздрогнул, будто я его ударила. Разжал руку, отступая.
— Значит, нет?
— Не понимаю, — растерялась я. — Ты ведь ни о чем не спрашивал.
Я в самом деле ничего не понимала, потому что с таким же лицом он разворачивался когда-то к двери, чтобы через мгновение деланно-небрежным тоном спросить — «шпага или пистолет?». Но сейчас-то поединок ему не грозит.
— Что ж, есть способ куда доходчивей чем слова. — Он резко выдохнул. — И у тебя хватит духа быть честной.
Он придвинулся так, что между нашими телами остались, наверное, доли дюйма, но все же не касаясь. И склонился к моим губам.
Этот поцелуй вовсе не походил на предыдущие — не было в нем напористой жажды, а лишь тихая ласка. Руки Генри замерли совсем рядом с моей талией — так, что я чувствовала их тепло — и все же не дотрагиваясь. Словно он оставлял мне возможность отодвинуться, отступить, уйти.
Или потянуться навстречу, положив ладони на его грудь. Прижаться всем телом, и целовать в ответ — так же неторопливо и ласково, потому что некуда больше нам торопиться, и ничего не осталось в мире, кроме тепла его губ и рук, наконец обнявших меня, кроме стука его сердца под моей ладонью.
— Ты не пленница, Белла, — выдохнул Генри. — Ты сокровище.
Он взял мое лицо в ладони, поцеловал ресницы, кончик носа, уголки губ.
— Мое сокровище. Моя Белла…
Мои руки словно сами собой пробрались в ворот его рубахи, чтобы ощутить не ткань, а живое тепло. Генри заглянул мне в глаза, потянул косынку, прикрывающую вырез моего платья. Я не отвела взгляд, взявшись за пуговицу его жилета. Застежка не поддавалась — пальцы дрожали, но не от страха — от предвкушения.
Опустился на пол шелковый газ косынки, Генри коснулся губами моей шеи — я запрокинула голову, подставляясь под ласки, но он вдруг резко выпрямился.
Я вздрогнула, оборачиваясь к двери.
— Нет, в этот раз нам никто не помешает, — сказал он.
Массивный стол проскрежетал ножками по полу, подперев дверь. Я хихикнула.
— Вот так, — Генри снова притянул меня к себе. — Надо было сбегать раньше.
— Я не собираюсь бежать, — шепнула я, снова потянувшись к его губам, а когда отстранилась, хватая ртом воздух, колени уже не держали.
Словно почуяв это, Генри подхватил меня под бедра, подняв, и я обвила ногами его талию, про себя костеря юбки.
Несколько шагов до кровати — бессчетное количество поцелуев везде, куда я могла дотянуться. Генри устроил меня у себя на коленях, начал выбирать булавки из платья, пока я возилась с пуговицами его жилета — длинным-длинным рядом пуговок на петлях. Я сдалась на середине, в конце концов, до сих пор мне не доводилось управляться с пуговицами, как и раздевать мужчин. Бросив застежку, провела пальцами по бровям Генри, коснулась скул, забралась в волосы, покрывая поцелуями его лицо, шею, ямочку между ключицами в вырезе рубахи.
Зашуршало платье, опускаясь на пол. Я разочарованно застонала, когда Генри ссадил меня с колен, и тут же, охнув, прикрыла рот ладонью. Не хватало еще, чтобы весь корабль слышал, чем мы тут…
— Не бойся. — Он легонько подтолкнул меня, разворачивая. Занялся шнуровкой корсета. — На спальне — купол тишины.
Его прикосновения сейчас почти не ощущались, лишь по тому, как шуршали тесемки да слабел корсет, становилось понятно, что происходит, но это беспомощное ожидание распаляло еще сильнее. И когда Генри, отбросив корсет, снова развернул меня и припал губами к груди сквозь ткань сорочки, я не сдержала стон.
— Вот так, — мурлыкнул Генри, прихватывая чувствительное место. — Не сдерживайся.
Какое там «сдерживайся» — на ногах бы устоять! Я вцепилась в его плечи, чтобы не упасть, пока Генри споро распутывал завязки моих юбок одну за другой. Опустился на пол пышный ворох ткани, руки Генри пробрались под мою сорочку, оглаживая бедра.
— Сними, — шепнула я, спуская с его плеч камзол. — Я тоже хочу тебя трогать.
Он рассмеялся, негромко и совсем не обидно, но вместо того, чтобы раздеться самому, нырнул под подол моей сорочки, покрывая поцелуями живот. Пальцы его скользнули между моих ног, нащупали точку, прикосновение к которой оказалось таким острым, что я всхлипнула и подалась ему навстречу, но ладонь Генри легла мне на живот, останавливая. Я сжала в кулаках ткань камзола на его плечах, перестав понимать, каким чудом держусь на ногах, перестав чувствовать что-то, кроме прикосновений. Руки Генри то усиливали напор, то ослабляли. И снова возвращались — чтобы за миг до того, как наслаждение накрыло меня, Генри отстранился и начал расстегивать пуговицы своего жилета.
Я всхлипнула.
— Генри, пожалуйста… — Слов не хватало — желание затопило разум, пробегало мелкой дрожью по телу.
Он избавился от одежды в несколько движений.
— Иди сюда, моя хорошая…
Генри усадил меня к себе на колени, придержал, помогая устроиться как надо. Я замерла, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. Он притянул меня за затылок, целуя, я прильнула к нему всем телом, вжимаясь там, где сейчас сосредоточилось мое вожделение. Руки Генри подтолкнули меня, подсказывая, что делать, я качнулась, подчиняясь им, еще и еще, а потом ритм подхватил меня, понес за собой, срывая стоны с моих губ, пока наслаждение не разлилось по телу, вырываясь с криком.