Не страшись урагана любви
Шрифт:
— Точняк! — сказал сбоку Бонхэм. — Довольно хорошее погружение. Потянет фунтов двенадцать.
— Как они утягивают, а? — часто дыша, засмеялся Грант. Он снова с восхищением глянул вниз на свой трофей. Чувство, что он совершил что-то такое, чего ни он, ни его тело не хотели делать, дало новый подъем духа.
— Настоящие крупные рыбы тянут по-настоящему, — ухмыльнулся Бонхэм. — Чувства хорошие, да?
— Конечно. — На этот раз Грант высоко поднял голову и заработал руками. — А где лодка? Я поплыву и...
Бонхэм коротко отрезал:
— Слишком далеко. Давай сюда, давай, — он вытянул шнур из-под мошонки трусов. — Если б мы плавали с каждой рыбой к лодке, мы бы потеряли все наше время. Посмотри, где она.
Подняв голову, Грант
Плавая без маски и ластов, он был в воде самое большее пятнадцать минут, когда плыл положенную сотню ярдов для теста Красного креста по спасению утопающих. И очень тогда утомился.
Это было только начало. Они плыли от горки к горке, Грант нырял и нырял, а Бонхэм вновь и вновь повторял свою лекцию о расслаблении.
— О'кей, — сказал наконец Бонхэм. — Собираюсь покинуть тебя на некоторое время. — У него на шнуре было теперь три рыбы Гранта. Он вытащил из трусов еще один шнур и дал ему. — Если будешь охотиться, пользуйся этим. Я должен некоторое время побыть с Сэмом Файнером и камерой. Да и Сэм не настолько умен, чтобы вот так плавать одному. И мы хотим сделать несколько хороших фотографий. Мы будем вон там, — и он показал на юго-запад, слегка в открытое море. — Поработай в этом направлении.
Грант ощутил легкий холодок при мысли о том, что остается один.
— А где Орлоффски?
— Думаю, там же. Так, ты видел, как обращаться со шнуром?
Грант кивнул. Бонхэм взял тех двух рыб, что еще не были мертвы, за глаза, точно так же, как шар в боулинге. От боли они оцепенели и перестали двигаться. Тогда он воткнул нож в мозг. Ногтем он приподнял жаберную покрышку и показал острую жаберную гребенку, из-за которой рыбу нельзя было держать за жабры. А когда он протыкал металлический наконечник шнура сквозь жабры и рот, то делал это с воодушевлением.
Гранту показалось, что не было ни единой минуты, когда бы он не учился чему-нибудь. Иногда это даже угнетало его «я». Он высунул голову из воды, вытащил трубку изо рта и неожиданно сообразил, что как-то освоился.
— Но это не опасно? Носить рыбу на шнуре? А акулы?
— Да, полагаю, это есть, — сказал Бонхэм и раздраженно пожал плечами. — Но не волнуйся. Я женошу. Если не хочешь, не стреляй. У нас рыбы и так больше, чем мы можем съесть. Плыви к нам, можем увидеть что-то интересное.
И он исчез. Все было само собой разумеющимся.
Некоторое время Грант просто лежал в воде, глядя вниз и слабо шевеля ластами, просто чтобы поддерживать верный курс. Зелено-голубой мир был красивым и жутковатым. Вот так, плывя с выставленным наружу только затылком, медленно и спокойно дыша через трубку, он почувствовал полное расслабление организма.
Потом он начал бесцельно плавать от одной коралловой горки к другой, изредка ныряя, но даже не пытаясь стрелять. Впервые он остался в море по-настоящему один, и это давало ему необычное чувство удовлетворенности. Он уже начинал понемногу чувствовать себя как дома. Он попытался вспомнить, когда у него было такое чувство необычного удовлетворения, и понял, что это было дома, когда он был еще малышом и оставался один в большом старом доме, абсолютно один, никого не было. Если бы кто-то был, все было бы испорчено; родители, младшая сестра, два старших брата. Но иногда, очень редко, мать уходила на одну из своих бесчисленных встреч в женском клубе и все куда-нибудь уходили, а он приходил — когда? в десять, двенадцать лет? — домой из школы и знал, что будет один в течение нескольких часов. Он проходил по большим старым комнатам, застывшим в тишине и покое, по холлу, кухне, столовой с большим овальным столом, средней гостиной, где мать им разрешала бывать, передней гостиной, куда мать их не пускала («Приемная Номер Один и Приемная
Но затем появилось осознание долга и чести и разрушило это ощущение. Он должен застрелить рыбу. Он должен застрелить рыбу и повесить ее на шнур. Если Бонхэм — и Мо Орлоффски, и Файнер — плавают с кровоточащей рыбой на шнуре, он тоже должен это сделать. Все прочитанные им книги предупреждали о том, что это опасно. Явное приглашение акул. Известно, что некоторые акулы при отливе за одну-две мили чувствуют запах рыбьей крови, — так говорилось в книгах. Грант не знал, прилив сейчас или отлив. Он забыл спросить. Но неважно.
Выбрав в пределах видимости самого крупного из всех «коралловых» окуней, он поплыл и оказался над ним, сделал мощную гипервентиляцию и пошел вниз, хотя и не хотел.
Это оказалось самым красивым из всех сделанных им когда-либо погружений. Оно было почти совершенным. Плывя вниз в классической позе, продув вовремя уши, он ощущал, как его ноги с ластами легко и расслабленно преодолевают сопротивление воды, как будто он смазан гусиным жиром. Он видел, что большая рыба становится все ближе и ближе, и ощущал, что в его распоряжении все время мира. Окунь отдыхал в двух футах от кораллового холма, а это значит, что он достиг... сколько? тридцать шесть футов? Перестав бить ногами, он выждал достаточно, но не слишком много, высчитывая угол входа стрелы для удара в мозг сзади и сверху и, медленно выстрелив, попал точно. Окунь содрогнулся и замер, а Грант, восхищаясь собой и своими движениями, перевернулся и медленно пошел вверх, глядя на сверкающее, вечно беспокойное морское небо, которое встречало его. Он был — по крайней мере, пока мог сдерживать дыхание — свободным человеком, свободным от силы притяжения, свободным от всего, и торжествовал. Диафрагма дернулась всего пару раз, когда он, как можно медленнее, плыл наверх, сожалея, что все кончилось. Когда голова вырвалась на поверхность, он ощущал — ошибочно или нет, — что стал другим человеком.
Но потом вернулась тревога. Рыба мертва, так что нет нужды бить ножом, выстрел был в голову, так что крови почти не было. Но он все равно беспокоился. Все время глядя вправо, влево и назад, он снял окуня со стрелы, продел шнур, привязал его к поясу плавок и поплыл, озираясь каждые несколько секунд, в указанном Бонхэмом направлении. Теперь ему казалось, что он не должен был этого делать, но равно немыслимо было отвязать и выбросить рыбу. Эта идея приходила ему в голову — просто оставить ее и уплыть. Он плыл один и всматривался в подводный мир.
Еще недалеко уплыв, он заметил, что окуней над коралловыми холмами впереди нет. Они просто исчезли, как по команде. Шокирующая дрожь тревоги пронизала его, он ведь не знал причины. Появились акулы? Впереди слева, в море, почти на пределе видимости, он уловил слабую голубую тень, скользнувшую вниз. Крепко сжав ружье, бывшее практически бесполезным как настоящее средство защиты, он поплыл туда и увидел, что это был Орлоффски.
Шнур у Орлоффски был унизан рыбой, возможно, даже два шнура, поскольку Грант не мог поверить, что гак много рыбы может поместиться на одном. Ее было так много, что он едва нырял, но при этом гнался еще за одной. Грант восхищенно наблюдал, как Орлоффски убил рыбу, вынырнул и начал нанизывать ее на шнур. Такая грубая алчность вызвала у него отвращение. Он осознавал, что наблюдает действие того человеческого качества, которое разрушает леса и дикие поля Америки. Орлоффски его не заметил и поплыл, высматривая новую рыбу, а Грант отправился искать Бонхэма.