Не то, что кажется
Шрифт:
Пит изменился. На Игры мы оба шли детьми, просто несчастными, проклятыми судьбой детьми. Но сейчас каждый из нас вырос. Чему Пита научила жизнь в Капитолии? Что дала ему Лиза? Как это изменило его? Возможно, он сам ещё не понял разницы. Возможно, парень, писавший дневник, исчез навсегда.
Солнце уже скрылось за горизонтом, значит, скоро станет совсем темно. Пора возвращаться. Наверное, я выгляжу как маленькая девочка с растёртыми грязными руками по щекам слезами.
Умываюсь в небольшом ручейке, приглаживаю волосы кое-как руками и иду в сторону лагеря. Вот за деревьями
Слышно какой-то шорох и шум приглушённых голосов. Замираю и прислушиваюсь. Слух для охотника одно из важнейших чувств. Слушать и слышать – разные вещи. Природа всегда предупреждает об опасности, главное научиться понимать её сигналы. Как бы тихо Вы ни вели себя в засаде, хороший охотник или следопыт всегда поймёт, что Вы неподалёку, потому, что если Вы затаились и выжидаете абсолютно бесшумно, то птицы будут молчать, и это Вас выдаст. Папа учил меня этому, когда был жив. Его уроки выживания в лесу я запомнила, как свои пять пальцев.
Между ветвями маячат рыжая копна и силуэт в чёрном. Лиза и Пит. Отлично, только напороться на них мне не хватало.
– Зачем ты это сделала? – негодует Пит. – Лиз, только не спорь, я ведь понимаю, что это ты зацепила Китнисс.
– А что мне было делать? – девушка «становится в позу». – Дело не сдвигается с мёртвой точки совершенно, Пит, ты меня ещё благодарить будешь.
– Я же предупредил, чтобы ты не лезла в это.
– Прости.
Моих сил нет больше слушать этот спор. Пит зол, что Лиза зацепила меня, вероятно, он хотел держать их отношения в тайне. Но зачем?
За мыслями я уже не замечаю, что иду куда попало, наступая на хрустящие ветки, не откидывая хлещущие по лицу широкие листья. Снова слёзы. Снова обида. Ещё и придётся опять играть на камеры в любовь.
Я уже не разбираю дороги, просто прорываюсь сквозь заросли, обдирая руки и ноги. Внезапно налетаю на Пита. Вот такую он точно не должен был меня видеть: растрёпанную, заплаканную. Не хочу ни о чём говорить. Пытаюсь обойти его, чтобы идти дальше, хочу вернуться к себе в палатку и быть там в одиночестве до окончания времён. Но Пит заслоняет мне путь. Шаг в сторону – снова блок. Я просто оттолкну его и пройду. Упираюсь ему в грудь, но сил нет. Я просто оседаю на землю, заходясь в рыданиях. Пит обнимает меня, нежно прижимая к себе, гладит мои волосы, целует ладони.
Чувство времени исчезло, мои рыдания стихли, а слёзы высохли, но никто из нас не шевельнулся и не произнёс ни слова. Казалось, что если я сделаю хоть движение, мираж растает, и я окажусь в одиночестве на сырой земле, замерзающая и дрожащая в сгущающихся сумерках в лесу.
Первым подал признаки жизни Пит, значит, он настоящий. Он встал и поднял меня на руки. Я не спрашиваю, куда он несёт меня и почему не даёт идти самой. Это неважно. Пусть просто касается меня, пусть будет рядом.
Лес уже начинает погружаться во тьму, я чувствую тревогу, но молчу. Через несколько минут Пит выносит меня на крохотную полянку, которую
Я закрываю глаза, когда чувствую его губы на своих. Нежный, лёгкий поцелуй быстро крепчает, как январский мороз, заставляя дрожь проноситься по всему телу. Вот так, одним поцелуем, Пит заставляет оживать моё тело клетка за клеткой. Сумерки опускаются на поляну, придавая всему фантастический вид. За нами наблюдают десятки глаз лесных обитателей, но в то же время мы только вдвоём. Без камер, без принуждения. Руки, принесшие мне столько боли, теперь дарят наслаждение. Лёгкие касания вызывают отклик моей кожи, заставляя покрываться её мурашками. Или это вечерняя прохлада леса. Я не различаю.
Где-то в глубине сознания бьётся мысль: «Касался ли он так её? Целовал ли так её губы?»
Я гоню прочь сомнения, помогая Питу избавиться от одежды, как помог он мне. Теперь нашим губам и языкам доступно больше, нежели глазам. И до сих пор ни слова, ни звука.
Пит избавляет меня от остатков одежды, и я чувствую, как сухая трава щекочет обнажённую спину. Его пальцы проходятся по моим бёдрам. Это ново для меня. Нежность нова.
Но что такое нежность, я понимаю, когда тёплые пальцы начинают ласкать меня. Сначала легко, потом более настойчиво, вызывая волны неведомого доселе удовольствия.
Я распахиваю глаза в почти тёмное небо, когда смелые руки исследуют дальше, проверяя, насколько тесным будет путь.
Сейчас почему-то я думаю о том голоде, что впервые почувствовала в пещере на семьдесят четвёртых Играх. Вот к чему ведут те слабые, далёкие ощущения, едва заметные трепетания где-то ниже желудка.
И снова Пит приносит мне боль. Острую, тягучую, но столь желанную. Будто в другом измерении я слышу хруст сломанного хвороста, с трудом понимая, что слишком сильно сжала то, что попало в ладони.
Медленные, плавные движения Пита заставляют небо, с пробивающимися через густую синь вечера звёздами, ритмично раскачиваться над нами. Закрываю глаза. Ещё больно. Но это чувство заставляет жить, заставляет неметь пальцы ног и рук, пока не выливается в нечто незабываемое, нечто мягкое, но вязкое, и столь приятное, что просто не хочется ни о чём думать.
Небо стало совершенно тёмным с яркими точками звёзд. Луны не видно на участке, что открывается нам из-за деревьев. Мы лежим бесконечно долго, приводя в порядок дыхание и мысли. Я переворачиваюсь на бок и кладу голову Питу на грудь.
– В твоих волосах листьев больше, чем на деревьях, – слышу первые слова от него.
– Мы же в лесу, – отвечаю немного охрипшим от молчания голосом. – Кстати, ты же понимаешь, что в ночном лесу опасно. Мы можем и не найти дорогу в лагерь.
– Ты же гениальная охотница. Я думал, ты нас выведешь.
– Так ты всё это планировал? – улыбаюсь, заглядывая в глаза любимому.
– Конечно, – усмехается он.
– Надеюсь, ты хоть фонарик взял?
Пит делает виноватый вид, явно говорящий, что нет. А потом целует меня, снова затягивая в водоворот ощущений.