Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы).
Шрифт:
Мейсон отвернулся от стола, вытянул свои длинные ноги и спрятал руки глубоко в карманы. Уолкотт сидел опустив голову, безнадежно, почти безразлично глядя на Мейсона, его осунувшееся лицо ничего не выражало. Бронзовые часы на каминной полке громко, мучительно громко тикали. Внезапно Мейсон подобрал ноги, повернулся и, положив свои костистые руки на стол, обратился к Уолкотту:
— Сэр, дело находится в таком состоянии, что надо действовать решительно. Первое: опухоль должна быть вырезана, и вырезана быстро, это ясно и дураку. Второе — вы должны сделать это сами. Наемные убийцы подобны преисподней и утробе бесплодной [59] : они вечно кричат: «Давай! Давай!» Это только паллиатив, но не лекарство. Прибегая к их помощи, вы уходите от одной опасности — но приходите к другой. Вы добиваетесь в лучшем случае отсрочки
59
«У ненасытимости две дочери: „давай, давай!“ Вот три ненасытимых, и четыре, которые не скажут: „довольно!“ Преисподняя и утроба бесплодная, земля, которая не насыщается водою, и огонь, который не говорит: „довольно!“» (Притчи 30:15–16).
Они не стали бы смотреть дальше и принимать дальнейшие меры предосторожности. Придумав план убийства, придумав, как убийце скрыть следы и исчезнуть с места преступления, они бы решили, что все условия задачи выполнены, и остановились бы на достигнутом. Даже искуснейшие среди них, подлинные гиганты, этим ограничивались и допускали серьезнейшую ошибку.
В любых преступлениях, особенно в самых серьезных, должна быть и третья составляющая, и она имеет исключительную важность. Искушенные умы или пренебрегают этой третьей составляющей, или же, не имея таланта, не могут ее создать. С редкой хитростью планируют они, как одолеть жертву. С великой мудростью, на грани гениальности, планируют, как одолеть преследователя. Но при этом не способны спланировать, как одолеть судью. Ergo, их планы имеют фатальный изъян и часто в итоге терпят крах. Отсюда жизненная необходимость в обеспечении третьего элемента — спасения ipso jure [60] .
60
В силу самого закона (лат.).
Мейсон поднялся, обошел вокруг стола и крепко сжал плечо Уолкотта.
— Это нужно сделать завтра вечером, — продолжал он, — устройте завтра все свои дела и объявите, что вы по указанию врача уезжаете в путешествие на яхте и, возможно, будете отсутствовать несколько недель. Подготовьте свою яхту к отплытию, прикажите экипажу пристать в определенном месте на Стейтен-Айленде и ждать до послезавтра, до шести часов утра. Если до этого времени вы не подниметесь на борт, пусть отплывают в какой-нибудь южноамериканский порт и остаются там до дальнейших распоряжений. Тем самым ваше отсутствие в течение неопределенного времени будет объяснено. Вы отправитесь к Нине Сан-Круа в том обличье, которое всегда для этого используете, а от нее двинетесь на яхту; тем самым вы покинете свою настоящую личность и вернетесь в нее, не оставив следов. Я приду сюда завтра вечером, доставлю все, что вам понадобится, и дам полные и точные инструкции со всеми подробностями. Их вы должны выполнить с величайшей тщательностью, так как они жизненно важны для успеха моего плана.
Во время всей этой речи Уолкотт молчал и не шевелился. Наконец он поднялся, и на его лице, должно быть, выразилось сомнение, поскольку Мейсон отступил на шаг и, вытянув руку, жестко сказал:
— Ни слова, сэр. Помните, вы только орудие, а орудие не размышляет.
И, резко повернувшись, вышел из дома.
Жилище, которое Самюэль Уолкотт подыскал Нине Сан-Круа, находилось далеко на северной окраине Нью-Йорка. Оно было очень старое. Квадратный дом старомодной кирпичной постройки с большим неухоженным газоном стоял в глубине улицы, отчасти скрытый деревьями. Владение было огорожено ржавым железным забором. В этом месте царила атмосфера благородного упадка, характерная скорее для Виргинии.
Как-то ноябрьским днем, в четверг, примерно в три часа пополудни, на улочке позади дома остановилась подвода, управляемая человеком небольшого роста. Когда он открыл задние ворота, из кухни спустилась по ступенькам старая негритянка и спросила, что ему надо. Возчик осведомился, дома ли хозяйка. Негритянка ответила, что хозяйка в это время спит и видеть ее нельзя.
— Это хорошо, — сказал человечек, — значит, не будет ругани. Я привез несколько ящиков вина, что она заказала в нашей лавке на прошлой неделе; хозяин велел доставить их сразу же, а я забыл, да вспомнил только сегодня. Позволь, мамаша, я их поставлю в погреб, а хозяйке не говори ни слова, она и не узнает, что доставлено было не вовремя.
Возчик выудил из кармана серебряный доллар и подал негритянке.
— Мамаша, если хозяйка узнает, я потеряю место, — прибавил он, — смотри помалкивай.
— Конечно, голубчик, — сказала старая служанка, сияя как майское утро, — дверь в погреб открыта, вноси все и ставь там подальше, никто и не узнает, сколько оно там пролежало.
Негритянка вернулась в кухню, а человечек начал разгружать подводу. Он внес в погреб пять винных ящиков и убрал их подальше, как велела старуха. Затем, убедившись, что никто не смотрит, он снял с подводы два тяжелых бумажных мешка, в каких обычно хранят муку, и маленький сверток, обернутый старой газетой. Все это он тщательно спрятал за ящиками. Некоторое время спустя он закрыл дверь, залез на подводу и уехал прочь.
Около восьми вечера того же дня в главные ворота скользнул моряк-мексиканец и крадучись прошел к дому. Остановившись у стены, он постучал в окно согнутым пальцем. Через минуту дверь открыла женщина — высокая, гибкая, прекрасно сложенная, со смуглым лицом испанки и прямыми волосами. Мужчина вошел. Женщина заперла дверь и повернулась к нему.
— Ах, — она улыбнулась, — это вы, сеньор? Как мило с вашей стороны.
Мужчина вздрогнул.
— А кого же ты ждала? — быстро спросил он.
— О, — засмеялась женщина, — быть может, архиепископа.
— Нина! — сказал мужчина прерывающимся голосом, в котором звучали любовь, покорность и упрек. Лицо его побледнело под темным слоем загара.
На секунду она заколебалась. В глазах промелькнула тень сомнения, затем женщина отступила назад.
— Нет, — сказала она, — еще не время.
Мужчина прошел к камину, тяжело опустился в кресло и закрыл лицо руками. Женщина бесшумно подошла к нему сзади и перегнулась через спинку кресла. Мужчина либо мучительно страдал, либо же был превосходным актером: мышцы на его шее подергивались, плечи содрогались.
— О, я не могу сделать этого, не могу! — словно думая вслух, пробормотал он.
При этих его словах женщина задрожала от ярости, словно ее ударили по лицу. Она откинула голову назад, ноздри ее раздувались, глаза горели.
— Ах не можешь! — вскричала она. — Значит, ты действительно любишь ее! Но ты сделаешь это! Слышишь меня? Ты сделаешь это! Ты убил его! Ты избавился от него, но тебе не избавиться от меня. У меня есть все доказательства. Завтра архиепископ получит их. Тебя повесят! Слышишь? Тебя повесят!
Женщина повысила голос, почти сорвавшись на визг. Мужчина медленно, не поднимая головы, повернулся и протянул к ней руки. Она остановилась и глянула на него сверху вниз. Огонь еще секунду горел в ее глазах, а затем погас, грудь тяжело вздымалась, губы задрожали. Она с плачем бросилась в его объятья и прижала его к себе.
— О! Дик, Дик, — всхлипывала она, — я так тебя люблю! Я не могу жить без тебя! Ни часу, Дик! Ты мне так нужен, Дик!
Мужчина быстро высвободил правую руку и вытянул из рукава большой мексиканский нож. Он провел пальцами по боку женщины. Ощутив биение ее сердца, он занес нож, крепко сжал рукоятку и вонзил отточенное лезвие женщине в грудь. Хлынула горячая кровь, потекла по его руке, полилась на ноги. Теплое тело женщины обмякло в его объятьях. Мужчина встал, вытащил нож и вложил его в чехол на поясе, расстегнул платье и стащил его с трупа. При этом на пол вывалилась пачка бумаг, он бегло просмотрел их и сунул в карман. Затем он взял мертвую на руки и, миновав холл, пошел вверх по лестнице. Тяжелое безжизненное тело нести было неудобно. Мужчина сложил его вдвое, так что колени прижались к подбородку, и с этой кошмарной ношей поднялся, ступая медленно и грузно, в ванную. Там он положил тело на покрытый кафелем пол. Затем открыл окно, затворил ставни и зажег свет. В маленьком помещении у окна стояла обычная стальная ванна, на ножках длиной дюймов шесть, облицованная фарфором. Моряк подошел к ванне и, поддев ножом металлическую решетку, закрывавшую отверстие для стока, вытащил ее, сток же закрыл вынутым из кармана фарфоровым диском. К диску была прикреплена длинная платиновая проволока, свободный конец которой он закрепил на внешней стороне ванны. Сделав все это, он содрал с трупа оставшуюся одежду, затем положил его в ванну и начал расчленять тем самым мексиканским ножом. Прочное лезвие резало как бритва. Мужчина работал быстро и сосредоточенно.