Не возжелай мне зла
Шрифт:
— Мальчик или девочка?
— Мальчик.
Я представила себе улыбчивую Сэнди с ее бьющей через край любовью к людям и к жизни и пожелала ей в лучшем мире встретиться со своим мальчиком и не расставаться уже никогда. Я горько плакала, Лейла держала меня за руки, а Фил готовил нам горячие напитки.
— Может, хочешь чего-нибудь покрепче? — спросила я Лейлу, когда слез уже не осталось и я смогла посмотреть ей в глаза. — Я бы тоже выпила, но мне сейчас нельзя.
Она поставила чашку с чаем на стол и легонько толкнула меня в живот:
— И мне нельзя. Я тоже беременна. — Она засмеялась, и ямочки на ее щеках стали еще глубже.
— Да что ты?! — воскликнула я, и
— Ну вот, теперь мы будем вместе рожать и воспитывать наших детей, — улыбнулась она. — Правда, ты на несколько месяцев меня опередила, но ничего! Несколько месяцев пустяки для таких подруг, как мы с тобой.
Мы снова обнялись, она посидела у нас еще часок, мы обсудили планы на следующие несколько дней. Она взяла четыре отгула в счет отпуска, и эти дни мы ходили по магазинам и покупали все, что, как Лейла считала, понадобится нашим детишкам: кроватки и коляски, пакетики с тальком и влажные салфетки, пастели для покраски стен, ткани на занавески. Горячий энтузиазм Лейлы зажег во мне первую искорку материнского чувства, я больше стала думать о растущем в утробе малыше. Если правда, что ребенок чувствует боль матери, то мой бедняжка в последние недели много страдал, и теперь надо сделать все, чтобы этого не повторилось. Конечно, я знала, что никогда не забуду о своей ужасной ошибке, но старалась думать только о ребенке и о Филе, обо всех нас, о семье, членом которой нашему крошке предстояло стать. Я твердо решила: сделаю все, чтобы смерть Сэнди не сказалась на нашем будущем.
И у меня не получилось.
7
Робби с Лорен проснулись поздно и теперь завтракают, конечно уткнувшись в телевизор. Перед ними два подноса с едой. Дети заказали апельсиновый сок и настоящий английский завтрак: ветчину, яйца, сосиски, кровяную колбасу, помидоры, а также поджаренный хлебец с вареньем. Бенсон лежит на кровати рядом с Лорен и провожает взглядом каждый кусочек, путешествующий на кончике вилки от подноса до ее рта. Они едят и смотрят кино, ничего вокруг не видя и не слыша. Я жалуюсь, что плохо спала всю ночь (это правда) и что мне надо еще немного отдохнуть (это не совсем правда). Отдыхать я совершенно не в состоянии. Теперь, когда я извлекла из темных закоулков памяти события октября 1993 года, стало совершенно ясно, почему пытались отравить Робби и почему у нас на стене появилось слово «убийца». Сэнди Стюарт я не убивала, но преждевременная смерть ее наступила в результате моих действий, а это значит, что, по сути, я и есть убийца. Я горько жалела тогда о случившемся, и если можно было бы изменить прошлое, то все переиграла бы, но вину свою я постаралась поскорей забыть навсегда, а если это звучит слишком грубо, то в защиту свою могу лишь сказать, что сделала это ради ребенка, которого носила под сердцем.
Глядя теперь на Робби, я с трудом представляю, что когда-то собиралась избавиться от него. В то время я была совсем другой — тщеславной девчонкой: если чего захотелось, подавай немедленно, а все остальное хоть гори синим пламенем. С тех пор я больше не ставила честолюбивые планы на первое место. Прежде всего семья, друзья, а уж потом все остальное. Мне бы сразу осознать, что беременность — дело серьезное. Сидела бы себе дома на больничном, а не крутилась на работе как белка в колесе, ведь понимала, что от этого только вред, а признавать не желала.
И вот на тебе, приехали… Неужели Тревор Стюарт решил наконец отомстить нам? Небось, прочитал про меня в газетах и все вспомнил. Когда в сентябре меня номинировали на награду, в прессе одна за другой появились три статьи о моей работе в центре реабилитации, и каждую неделю читателям напоминали, чтобы они не забыли «проголосовать за своего фаворита, который трудится на ниве общественного блага». Все эти назойливые, кричащие публикации вполне могли пробудить доселе спящую жажду мести. В свое время Тревор не подал ни одной жалобы на врачей, не обеспечивших надлежащий уход за его женой, но я неплохо изучила человеческую природу и понимаю, что чувство обиды может дремать годами, и признание, которое я получила сейчас, вполне вероятно, послужило детонатором, побудившим его к действиям.
Все мои размышления могут показаться притянутыми за уши, но, с другой стороны, они нисколько не противоречат логике вещей. Вряд ли злоумышленник пошел на преступление без достаточных оснований, а история многолетней давности вполне может быть таким основанием. Во что бы то ни стало надо докопаться до истины, и как можно скорее, пока не случилась еще одна беда.
Сползаю с кровати, выдвигаю ящики тумбочки. В них стандартная информация о гостинице, Библия и телефонная книга Эдинбурга. Листаю страницы, нахожу букву «С», пальцем веду вниз по строчкам… Вот, фамилия Стюарт. Стюартов здесь много, несколько колонок, шестеро носят имя Тревор. Я прекрасно помню, как опус кала в щель почтового ящика письмо, наверняка вспомню название улицы, а может, и номер дома. Читая адреса, вижу, что один из Треворов Стюартов живет как раз на той улице.
Закрываю справочник. Сердце так и бухает. Погоди, это еще ничего не значит. Не исключено, что там какой-то другой Тревор Стюарт… Впрочем, маловероятно… Итак, скорее всего, это он, но есть шанс, что он женился еще раз, у него новая семья, и воспоминание о том далеком времени мучит его лишь по ночам, да и то не всегда, а в зимнюю стужу, когда кругом полный мрак и само небо оплакивает тех, кто давно от нас ушел.
— Мам! — кричит Робби.
— Что? — виновато поднимаю я голову.
— Это папа, — машет он мобильником. — Отвечать?
Ах да, стоило позвонить Филу, рассказать, что случилось накануне, но мне было не до этого, я копалась в собственном прошлом.
— Дай мне трубку, сынок.
Слезаю с кровати, хватаю телефон, успеваю нажать до того, как сигнал прекратится.
— Фил, привет, это я. — Иду в ванную комнату, закрываю за собой дверь. — Как раз собиралась тебе позвонить.
— Зачем? Что-то случилось?
Рассказываю, что мы обнаружили дома, вернувшись с церемонии награждения, стараюсь сообщать только самое главное.
— Почему не позвонила сразу? — раздраженно спрашивает он.
— Было уже поздно. Больше двенадцати. С детьми все в порядке. Я думала…
— А вдруг этот тип вернется?
— Мы сейчас в гостинице…
— А что Робби говорит по поводу этой надписи? Как объясняет?
— Да никак! При чем здесь Робби? Он в жизни никому не делал вреда, ты по…
— А полиция? Какая у них версия?
— Приезжали криминалисты, сняли отпечатки пальцев, я договорилась встретиться у нас с инспектором О’Рейли до…
— Где-где?..
— Может, хватит перебивать? — взрываюсь я. — Я и так пытаюсь все объяснить!
— Надо было сразу сообщить, я бы тогда не злился! — кричит он в ответ.
— Вот именно, — стараюсь говорить ему в тон. — Если не перестанешь задавать дурацкие вопросы, будто я на скамье подсудимых, толку будет мало.
Он молчит. Сижу на краю ванны и упорно жду, не собираясь открывать рот первой. После развода два взрослых человека превращаются в злобных подростков, которым позарез нужно взять над противником верх. В этой игре победителей нет, а я все равно играю, как последняя дура.