Не все мы умрем
Шрифт:
Как он вошел, когда? — она не слышала, не видела и не почувствовала. Но в его глазах прочла свой приговор: слишком много знает.
Евгения вздохнула.
— Значит, в деревню, в глушь, в Германию?
— Увы!
— Хорошо, любимый. Но у меня к вам последняя просьба…
Герман остановил машину у заросшей плющом стены Зачатьевского монастыря. Было около трех часов ночи. Где-то над монастырем висела полная луна, от стены на дорогу падала густая тень, и в этой тени Герман спрятал машину.
— У нас час, не больше, — сказал он, поцеловав Евгению.
На шестой этаж она поднялась пешком, как когда-то, вынула из кармана ключи, осторожно открыла входную дверь и прислушалась.
В квартире ее встретила мертвая тишина. Неужели все на даче? Не может быть. У Сашки школа, свекровь не допустит пропуска занятий.
Глаза Евгении привыкли к темноте, и она разглядела, что кожаной куртки Михаила Анатольевича в прихожей нет, как и его ботинок. На вешалке сиротливо висело лишь Сашкино коротенькое пальтишко с капюшоном и плащ боярыни Морозовой.
На кухне включился холодильник, и Евгения под этот шум прошла в детскую, хотя и знала, что свекровь всегда спит крепко, ибо совесть ее чиста: Ельцина она не выбирала, Советский Союз не разваливала, народ не обворовывала, сына с женой не разводила (невестка сама себе шею сломала) — отчего же не спать спокойно?
А Сашка спала тревожно: часто металась во сне, что-то бормотала, иногда садилась в кровати, хлопая глазами и ничего не видя, снова падала на подушку и засыпала, — что ей снилось в этот момент, утром внятно рассказать не могла.
Евгения присела к ней на постель. Некоторое время смотрела на спящую падчерицу, которая стала ей ближе мужа. Во тьме из широкого эркера лился лунный свет, и Евгения глазами обвела комнату.
В детской стало много книжных полок. У нее мелькнула догадка, она поднялась, чтобы ее проверить. Да, это были ее книги по философии, социологии и психологии. Вот ее любимый Кант. Евгения протянула руку и нежно погладила золоченый корешок.
В это мгновение Сашка вдруг дернулась и села в кровати. Бессмысленно хлопая глазами, она смотрела прямо на мачеху.
Евгения замерла, а потом быстро подошла к девочке:
— Спи. Я пришла попрощаться с тобой.
Сашка в изнеможении откинулась на подушку, но продолжала во все глаза глядеть на темный силуэт.
— А если я проснусь?
— Тогда я исчезну. Спи.
— А можно тебя обнять?
Они обнялись. Евгения почувствовала, как падчерица сначала робко, потом все смелее и смелее стала ее гладить и наконец воскликнула:
— Ты живая! Я знала, что ты живая! Они все плакали, а я говорила, что ты умереть не можешь. Ты хитрая!
Евгения улыбнулась:
— Я живая, но только по-другому.
— А как ты пришла?
— По лунному лучику.
Сашка повернула голову к эркеру. Маленькие пылинки, попавшие в серебристые лучики, переливались и как бы звенели, только перезвона слышно не было, он стоял не в комнате, а у Сашки в ушах, и она замотала головой от их какофонии. Вдруг тучка набежала на луну, лучики поблекли, почти исчезнув; Сашка испугалась, что вместе с ними исчезнет и Евгения, и в страхе обернулась.
— Тебя надолго отпустили с того света?
— На час. Утром я улетаю.
— Куда?
— В Германию.
— Все мертвецы живут там?
— В некотором роде.
— А на том свете хорошо кормят? Что дают?
— В основном сосиски с тушеной капустой.
— В Германии жить можно, — вздохнула Сашка.
Евгения только усмехнулась, падчерица же ласково погладила ее руку и вкрадчиво спросила:
— А умирать было страшно?
Евгения успокаивающе похлопала ее по маленькой ладошке:
— Это не смерть, это тайна. Помнишь, я читала тебе Евангелие: не все мы умрем, все изменимся.
— Но ты же не изменилась! — живо возразила Сашка. — Я тебя щупала.
Евгения переключила внимание падчерицы с того света на этот:
— Как ты живешь?
— Скучно. — Девочка зевнула. — Бабушка все рассказывает про чертей, а папа носится с Зинаидой Ивановной.
— Ты ее видела?
— Приводил, — хмыкнула Сашка. — Бабушка закрылась у себя в комнате и кричала из-за двери, что у нее давление. А я вышла посмотреть: ничего особенного.
— Но она же красивая!
— Знаешь что? — И Сашка выдала любимую фразу боярыни Морозовой: — Мне от ее красоты ни жарко ни холодно!
Евгения чуть не засмеялась:
— Я думаю, она добрая и хорошо готовит.
— Мне-то это зачем? — взвилась Сашка. — Она мне: Сашенька, Сашенька! Что тебе сделать на завтрак? Может быть, сырнички? Противно слушать.
— Сашка, но ты не права! Если ты не любишь сырники, это не значит еще, что и папа их не любит!
Но Сашка как будто не слышала и продолжала гнуть свою линию:
— Он ей: «Зиночка, Зиночка!», а она ему: «Мишенька, Мишенька!» — и по головке друг друга гладят. Смотреть противно!
— Сашка! — строго сказала Евгения. — Ты папу любишь?
— Ну люблю.
— А меня ты любишь?
— Люблю! — загорелась Сашка.
— Тогда я тебя прошу полюбить Зинаиду Ивановну. И тебе будет легче, и папа будет счастлив, и мне на том свете тоже спокойней станет.
— Папа и так счастлив. Он твои деньги нашел. Бабушка тут же сказала, что ты хорошая.
«Слава богу! — вздохнула Евгения. — Теперь они обеспечены». — Но тут же ее посетили иные, и горькие, мысли: «Но если бы я вернулась, — живая, здоровая, — они бы спросили: «Зачем ты пришла?» Одна Сашка была бы рада. Поэтому я к ней и пришла».