Не выпускайте чудовищ из шкафа
Шрифт:
– А ведь средь благородных, почитай, все-то с даром. Малым, большим… и много ты их видала там, на фронте? Нет. Еще целители худо-бедно, они да, и то больше в эвакуациях отсиживались. А в топку войны пошли от такие дурочки, как ты. Которых поманили сладкою морковкой мести, наобещали горы золотые, а чем за это золото платить придется, о том ни словечка…
Я закусила губу.
– Обидно же ж было, небось? Там, на балах… все такие прекрасные. И ты. Все молодые, здоровые… и ты…
– Я не сразу поняла.
Здесь
А коридор этот все тянется и тянется. И конца ему не видно, и края. Света фонаря недостаточно, чтобы выловить хоть что-то.
– Я… сперва счастлива была. Знаешь, казалось ведь, что все-то теперь наладится. Что… у меня семья. Настоящая. Муж… он меня любил.
– И ты его.
– И я его, - странно говорить о таком. Не с мозгоправом, которого я обязана была посещать раз в неделю, чтоб, стало быть, предотвратить негативные последствия чего-то там. Не с Одинцовым, которого все это касалось напрямую.
Даже не с Медведем.
А с гребаным свихнувшимся напрочь ублюдком, которому бы шею свернуть. И я бы свернула. Но нельзя.
Мы еще не пришли.
И ответов я не получила.
А шахта пошла вниз. Сперва уклон был незаметен, но чем дальше, тем отчетливей ощущался.
– Тебе рады не были.
– Не были. Хотя я и не особо обращала внимание. Поначалу. Потом уже… взгляды эти. Вопросы, которые словно бы с подвохом. Смешки… и главное, в морду-то никому не дашь. Свекровь… сетует вслух, что меня не принимают. Я плохо стараюсь. У Одинцова работа. И я тоже хотела.
– Не пустил?
– Да не то, чтобы прямо… отговорил. Ему почему-то казалось, что я должна больше отдыхать. Что мне больше не нужно касаться этой грязи…
Только как в поговорке, свинья её везде найдет.
Потом уже, когда все окончательно рассыпалось, Одинцов попытался склеить осколки. И в полицию меня затащил. И место нашел. И стало только хуже, потому что для всех я была – княгиня Одинцова, которой чего-то там приблажилось.
А муж, стало быть, и потакает.
В общем…
Хрень, одним словом.
– А у тебя что? – поинтересовалась я.
Душно здесь, внизу.
И жарко.
Причем сперва я даже решила, что это от духоты. Но чем ниже, тем отчетливей становился жар.
А мы спускались.
Ступени, вырубленные в скале. Узкий коридор. И снова ступени. Еще более узкий коридор. Просто ямина, с приваренной к ней ржавой лестницей. И снова я лезу первой.
– Так что у тебя? – повторяю вопрос. – Раз уж мы беседуем… какого хрена ты все это затеял? Из обиды на аристо? И откуда вообще ты тут…
Стены теплые. И это тепло окутывает. От моей одежды, кажется, поднимается пар.
– Стой, - приказывает Лютик. Хотя я уже почти не сомневаюсь, что кличка эта краденая, ненастоящая, как и сам человек.
Но останавливаюсь.
–
Щедрый какой.
А на вопрос не отвечает. Хотя… конечно, с чего бы это? Злодей, который начинает каяться и говорит, существует лишь в книгах. В жизни… ладно, каяться он точно не станет. А вот поговорить ведь можно, нет?
– Как тебя на самом деле зовут? Или ты забыл свое имя?
Огонек загорается далеко не сразу. Все-таки воздуха внизу маловато. Но вот он вытягивается тонкой нитью.
– Кстати, почему лампы? Есть же световые, на кристаллах?
– Здесь фон такой, что ни один артефакт не выдержит, - на этот вопрос Лютик отвечает охотно. И я оборачиваюсь. Так и есть, лицо изменилось. Стало… мне всегда было страшно оборачиваться, все казалось, что однажды я запутаюсь и не смогу вернуть себя.
Он, кажется, запутался.
И похож на себя прежнего, и не похож. Черты какие-то поплывшие, будто стертые кем-то. Знакомые, но будто смотришь на человека сквозь стекло, дождем затянутое.
– Дар, - он помедлил. – Родители назвали меня так. Дареный…
– Тоже язычники?
– Да нет, в храм заглядывали. Ты же знаешь, тут порой всего намешано.
Знаю.
Отец в храм не ходил, но в деревнях хватало тех, кто и крестился, и на капище время от времени бывал. Относились к этому, пусть и без одобрения, но с пониманием.
Люди слабы.
Богов много.
– И где ты родился? Мы земляки? – я протянула вторую лампу. И Дар принял её.
– Нет. И здесь.
– Здесь?
– На Дальнем. Родители… прадеда с прабабкой сюда привезли. Тогда еще шахты только-только открыли. И никто не знал, сколько там чего. Но это не помешало их хозяину рискнуть. Он просто купил землю. А потом привез на неё людей. Никого особо не спрашивая, хотят ли они переселяться. Становиться шахтерами. У прадеда было большое хозяйство. И двенадцать детей. В дороге умерли трое. Но кто их считать-то будет? Да и новые народятся. Дом им не дали. Землянку разрешили поставить. Еще четверо умерли. Потом зимой от голода… выжил в конце лишь дед. Тогда уже волю всем объявили. Но хитро. Так, что вроде и вольный, а куда с ней идти-то? Чем кормиться. Хозяин же ж предложил работу.
Его огонек зажегся сразу. Но сильно светлее не стало.
– У моего деда было семеро детей. Сыновей.
– Дочерей не считают?
– Да. Шестеро пошли в шахты. Из них только один дожил до двадцати трех… моему деду повезло. Дар проснулся. И его определили учиться. Не по доброте душевной, но нужны были проходчики. Да и не только они. Долг написали за учебу. Сказали, как выучишься, то и выплатишь. Но не сказали, что по долгу процент будет. Всю жизнь он его выплачивал. Мой отец…
Тут идти приходится боком.