Не выпускайте чудовищ из шкафа
Шрифт:
То есть кто-то сунул конверт в почтовый ящик.
– А кто его отнес?
– Так… я же ж! Мне велено было за… респонденцию глядеть. Вот. Ну я и открыла. Тамочки ничегошеньки, только письмо.
– И ты поняла, что ему?
– Так написано же ж, что господину полицмейстеру. Небось, донос какой. От дамы.
– Почему от дамы?
– Дык, говорю же ж, пахло хорошо, страсть. Я княгине показала, а она велела отнесть. Мол, как проснется, так сразу и прочтеть.
– И не открывала?
–
И можно. И нужно. Черт, черт, черт… мне это не нравится. Категорически не нравится. Был бы дома Бекшеев, он бы всенепременно заглянул, потому что этикет этикетом, а творящаяся хрень во все это не вписывается. Но Бекшеева вчера не было.
А княгиня была. И сделала то, что сделал бы любой нормальный человек. Передала это гребаное письмо адресату.
– И ты в руки отдала?
– Куда в руки? – Мотя огляделась, выискивая пыль. – Он же ж спал! Так, рядышком поклала. На столик. Чтоб проснулся и сразу увидел.
Он проснулся и увидел.
– Проводи меня в комнату.
– В какую?
– В ту, - я почувствовала, что еще немного и утрачу остатки терпения. – В которой Медведь спал. То есть господин старший полицмейстер.
Мотя поджала губы и уставилась на меня с сомнением.
– Надо, - сказала я со вздохом. – Для расследования. Потому что…
Потому что не нравится мне это.
Категорически.
Комната Медведя была небольшой. Пахло в ней травами и висела в воздухе незримая взвесь целительской силы. А княгиня хороша, чтобы спустя столько времени и не развеялось. Я такое только в госпиталях и ощущала.
– Вот туточки…
Кровать аккуратно заправлена.
Столик. И флаконы выставлены по ранжиру. Графин с водой. Стакан.
Одежды нет.
Обуви нет.
Письма нет.
Ни хрена нет. И Медведя тоже.
Думай, думай, думай… розовая бумага. Запах духов. Сладких… травы почти перебивают, но запах кажется смутно знакомым. Он едва уловим. И я кладу обе руки на загривок Девочки. Она скулит. Не понимает. Ей не с чем сравнивать.
Что было в записке?
Что заставило уйти так быстро?
– Он только звонил? Не спрашивал про княгиню?
– Нет.
– А про Бекшеева?
– Спрашивал, - сказала Мотя.
– А ты?
– А я сказала, что отбыли. И не сказали, куда…
Плохо, плохо… очень плохо. Он не знал, где искать нас. И… и ждать времени не было.
– А ничего не оставил? Записки там?
– Хотел. Токмо не выходило. У него пальцы не гнулися…
Бывает. Долгий целительский сон – штука специфичная. Мышцы после него, как чужие.
– А диктовать?
– Неа… глянул. Я сказала, что грамотная.
Только недалекая.
– А! – спохватилась Мотя. – Сказал, что если Тьма появится, то чтоб передал.
–
– Так если появится.
– Считай, появилась.
Она чуть насупилась и вредно поинтересовалась:
– А документ у вас имеется?
Твою же ж… дайте мне Боги терпения. Много терпения. Очень много.
– Говори, - и Девочка ворчанием подтвердила, что мы ждем. Мотя наморщила лобик чуть сильнее и выдала:
– Код красный.
– И?
– И… и это еще… что-то… погоди, я запомнила! У меня память хорошая!
Код красный.
Дерьмо, дерьмо, дерьмо… код красный.
Предупреждение. Опасность.
Что было в том письме? И почему Медведь его не оставил.
– Там что-то еще было… что один. То ли куда-то уйдет один. То ли придет один. То ли примет один.
– Прима-один?
– Точно! – Мотя обрадовала. – А чегой это значит?
Это значит, что Медведь опять решил, будто он бессмертен. Прима… высший уровень противника. И он один. Против примы. Идиот. Найду и… и не знаю что сделаю!
Бекшеевой сдам.
На опыты.
С Бекшеевой я столкнулась у ворот.
И не только с ней.
– Как чудесно, что вы здесь, - за рулем княгиня сидела сама. Машина была, вроде, из Сомовских. Не самая новая, но вполне ухоженная. Княгиня ловко спрыгнула, почти не расплескавши грязь. И машину обошла. – Вы нам и нужны.
Она открыла дверь и подала руку, помогая выбраться Отуле.
– Признаться, я думала, что придется ехать к вам, но тут…
Отуля выглядела как-то…
Растерянной?
Потерянной?
В жизни её такой не видала.
– Что случилось?
– Боюсь, в том, что произошло, - княгиня явно была смущена. – Есть изрядная доля моей вины. Я, признаться, порой совершенно забываю, что люди…
– Янка пропала, - тихо произнесла Отуля.
И она?
– Точно?
С Янки ведь станется просто сбежать. От гнилой картошки в погребе, от матушкиных нравоучений, от сестер двоюродных, которые её бесили. От всей той жизни, что душила Янку. Понимаю. Я такой же была. Почти. Только я бы не сбежала.
Для этого характер нужен. А мой слабоват.
– Вот, - Отуля протянула веревочку с кулоном.
Рыбка.
Маленькая рыбка с золотыми плавниками. Яркая такая. Знакомая.
– Думаю, - княгиня отряхнула со шляпки воду. – В доме нам будет удобнее беседовать. Обо… всем.
И опять взгляд виноватый.
Она что, думает, Янка из-за нее?
– Матильда, солнышко, пожалуйста, - голос Бекшеевой разлетелся по дому. – Сделай чаю. Как-то у вас совершенно невероятно холодно. А казалось бы, я привычная… вы идите. Ольга Олеговна, снимите мокрую одежду и разуйтесь! Я подберу вам что-либо, не дело это, когда женщина в вашем положении…