Не взывай к справедливости Господа
Шрифт:
Кирилл, отхватившись от дверной ручки, вернулся к старой ведьме:
– Тётка Матрёна, (Кирилл, дурачась, всегда называл так, в общем-то, добрую старую ведьму), а при чём тут Дина? Она что, сюда приходила?
– Приходила! Вон она, сиротка, под лестницей спит! Её хозяйка из дома выгнала! А ты вроде и не знаешь, жук навозный! Я её здесь поселила. Бутылка за тобой, Кирюша! – сразу сменила она свой голос на ласковый. – Нет, лучше две! Иди, – она снова указала глазами на коморку, – иди уж, грёбарь
Хрустнул, разогнулся крючок на обитой дерматином двери.
Здесь под лестницей маленькая комнатка хорошо прогревалась от чугунной, почти во всю стену, батареи отопления, развёрнутой, как гармонь на деревенской свадьбе.
Пьянящий, опускающий душу в омутовые глубины первородного греха, запах раскрытой молодой женской плоти на мгновение остановил Кирилла на пороге. Раздвинутые, как крылья большой белой птицы, колени совсем лишили разум рабочего парня.
Ещё не выходя из сонного оцепенения, девушка уже была опрокинута, раздавлена, размята напором юношеского восторга.
Душа опускалась в глубины, а тело взлетало и падало, и снова взлетало, и снова падало, чтобы опять взлететь и обрушиться окончательно сломленным той недостижимой высотой, где гуляют одни вечно молодые боги.
– Что ты? Что ты, что ты? – то ли всхлипывала, то ли задыхаясь объявшим её чувством, комкала слова в своей сладкой гортани молодая женщина. – А-а-аа…
Ах, молодость! Я и сам ходил коршуном в поднебесье, сбивая крыльями края облаков, и сам падал соколом, сражённый непостижимой тайной жизни и её всепобеждающей силой…
7
Всё улеглось, всё стихло, всё вошло в привычный каждодневный обиход рабочего общежития.
Барачная жизнь имеет одну важную особенность: быстро забываются – как радость встреч, так и горечь расставаний. Сплетни тоже не приживаются – некогда, да и другие развлечения занимают местных обитателей куда как охотнее. Кто пришёл-ушёл, кто с кем живёт, никого не интересует. Может, правда, кто и взрыднёт за стаканом об утраченных грёзах, но тут же забудется, вскинет голову и заржёт по-лошадиному на все четыре стороны, обхохатывая свою такую короткую, но уже неудавшуюся жизнь.
Здешние насельники – тот самый слой общества, от которого болят зубы у местных начальников: «Всех бы их туда!..» – а куда, не договорят, и так ясно.
Но попробуй, выковырни это гнездовье, разори его, как старый улей, кто же будет добывать мёд, хоть для тех, хоть для этих хозяев жизни, с худосочных цветов разных производственных контор и строек объявших со всех сторон город?
Дина всё так же была благодарна многоопытной старой Матрёне, называя её более приличным именем – «тётя Мотя».
Тётя Мотя строго доглядывала за тем, чтобы девушке не досаждали слишком уж
Она всем любопытным и дотошным выдавала Дину за свою племянницу, и только Кирилл имел свой неограниченный доступ в её укромное местечко, что как раз совпало с приездом в общежитие Федулы, которому явно не понравились бы встречи «сладкой парочки» у него на глазах.
Теперь Федула был какой-то странный, совсем непохожий на того степенного Федулу, рассудительного и по-деревенски скупого.
После смерти матери он продал свой довольно крепкий дом с усадьбой в полгектара одному городскому начальнику под дачу, а начальник тот помог Федуле приобрести кооперативную квартиру в доме, который уже ждал новосёлов.
А от комнаты в коммунальной квартире, которую ему пообещали в профкоме за безотказную работу, он неожиданно отказался. «В этом пенале сам живи!» – сказал он обескураженному председателю профкома, который по доброте своей хотел ещё и выпить стаканчик-другой дармовой водки за оказанное внимание одинокому труженику наковальни и молота.
Когда Федула возвернулся в свою барачную комнату, он перво-наперво выставил бутылку водки и ящик чешского пива на прицепе.
Николай Яблочкин, только сухо кашлянув в кулак, удивлённым взглядом посмотрел на Федулу и, теряясь, что с ним редко происходило, не сразу пододвинулся к столу.
На Федуле был тесноватый бостоновый костюм в крупную полоску, галстук и самое главное – на месте потерянного когда-то зуба теперь светилась золотая фикса, отчего казалось, что у этого мужика всегда праздник.
Федула, не дожидаясь пока сядут за стол его товарищи, сам разлил по стаканам водку, поднял свой и, не говоря ни слова, выпил.
Так пьют в память самых дорогих людей.
Яблон с Кириллом, поднявшись, тоже молча выпили, каждый, думая о своём: Кирилл тоже потерял мать, так и не сумев похоронить её, а Яблон пил «за тех, кто в море». Он в детстве хотел стать капитаном алых парусов, а неласковая судьба завернула его на ветреные стапеля монтажных площадок.
Второй стакан отдался в руке Федулы праздничным звоном – значит пришло время гулять нараспашку.
– Федула, а, Федула, – спросил его Николай на правах авторитетного человека, – отчего ты сегодня такой щедрый? Капусту на корню рубишь, а? Смотри, хрустами дорога в ад стелется!
– А я и в аду с кувалдой не пропаду! Чертям подковы на копыта ставить буду. Ты вот пей тут, там не дадут!
А я туда и не спешу! – Яблон сорвал зубами колпачок с пивной бутылки. – Жениться бы тебе, Федула! Квартира есть. «Отходную» поставить? Поставил! Под тебя теперь любая девка, как шестёрка под туза, ляжет. Правда, Кирюха? – подал он открытую бутылку Кириллу.