Не забывай
Шрифт:
Дом столяра располагался на холме, возвышаясь над равниной, где кукурузные поля чередовались с зарослями подсолнуха. Дом был красив в своей простоте. Проведя гостей в дом, хозяин поставил три стакана и налил домашнего вина, молодого и терпкого, отдающего свежим виноградом. Только после этого он заговорил:
– Разговор, сами понимаете, нешуточный. У меня, как у многих других, есть свои причины ненавидеть майора Эрхардера. Он приказал убить моего брата, храброго партизана-маки, без малого за три месяца до окончания войны, и три дня держал тело на улице для устрашения, пока не разрешил
Себастьян кратко изложил суть дела и приготовился ждать. Этот степенный сельский люд, чьи суждения были столь же глубоки, как и его корни, привык тщательно взвешивать каждое слово.
Мсье Вийе долго молчал, затем покачал головой.
– Надо же, сколько лет прошло, а я не знал.
– До сих пор ничего не происходило, мсье, так что и причин для беспокойства не было.
– Я не про это. Видите ли, я видел Жизель в последний раз за два дня до ее смерти. Это было двенадцатого июня. Она пришла ко мне с новорожденным младенцем, чтобы переправить его. По ее словам, это был еврейский сирота, его родителей забрали, но мать ухитрилась спрятать младенца в погребе. Случай был не такой уж и редкий – через нас прошло несколько таких детей. Но Жизель была настойчива в отношении одной вещи. Она сунула мне в руку часы и сказала, что они должны оставаться при ребенке во что бы то ни стало, и мне пришлось обещать это.
– Она сказала что-нибудь о часах или о чем-то еще? – Лицо Себастьяна ожило от волнения. – Что-то, что могло бы навести нас на подсказку.
– Нет, мсье, не припомню. Мне и в голову не приходило искать в этом смысл. Сообщение о смерти малышки Элен пришло одновременно с известием о мученической смерти ее матери. Бедная Жизель, она была отважной девушкой. Они все такие были, эти Жюмо. Гестапо так и не смогло ничего выведать об оставшихся связных.
– Взгляните на эту фотографию, мсье. Это единственная вещь, от которой мы можем отталкиваться. Нет ли в ней чего-нибудь, что вы можете узнать, что дало бы ключ к разрешению загадки?
Потускневшие глаза столяра наполнились слезами при взгляде на лицо юной Жизель, не дожившей до старости вместе с ними, уцелевшими.
– Я ничего не вижу, – сказал он осевшим от волнения голосом.
– Что же, не удивительно, – тихо сказал Себастьян. – Вы можете еще что-то рассказать?..
– Ничего, мсье, разве только, .. В тот самый раз она подготовила группу из четырех человек для переправки через швейцарскую границу возле Лиона. Я отправил связного к Вертейану ночью тринадцатого, но люди так и не появились. Он ждал их с десяти до двух утра, а затем ушел, оставаться дальше было опасно. Это все, мсье.
– Понятно. Это мне мало что говорит. Полагаю, вам неизвестны те люди, которым Жизель могла доверять, кроме вас, разумеется.
– Не знаю таких, мсье, Я могу понять, почему она ничего не рассказала о ребенке, тогда ни на кого нельзя было полностью положиться, и сведения, такого рода важны для ребенка в будущем. Конечно, полковник Фидлер вряд ли был столь беспечен, что спрятал документы, не оставив ключ к их поиску.
– Один к одному – мои мысли,
– Представления не имею. Вообще-то, я бы скорее дал отрицательный ответ, у нас не было принято обмениваться информацией. Это была железное правило, мы все жили вод угрозой провала, но в данном случае...
– Ведь понимала же Жизель важность того, что часы оставались при ребенке?
– Да, она настаивала, чтобы я твердо выполнил: это условие.
– Вы не знаете еще кого-нибудь, с кем Жизель вступала в контакт в это время?
– Я передал ей важное сообщение, которое следовало переправить агенту в Шарру. Она собиралась прямо от меня отправиться туда. После войны я узнал, что этим агентом была Элиза Мориак. Большинство из нас не знали друг друга. Жизель тоже была лишь промежуточным связным.
Такая предосторожность должна была защитить вас. Но я не помню, чтобы мадам Мориак говорила что-то, что могло дать подсказку.
– Ни за что не поверю, что фон Фидлер не оставил никакой подсказки. Не сомневаюсь, она где-то у нас под носом, но где именно, не знаю. Проклятье, я чувствую, что стою в двух шагах от разгадки, но не вижу ее.
Себастьян судорожно запустил пальцы в волосы.
– Мы поедем в Шарру. Если мадам Мориак услышит эту историю, она, возможно, вспомнит, что говорила Жизель, и что в то время осталось непонятым.
Стефания постучала в дверь Кейт.
– Я пойду куплю открыток, но не для того, чтобы общаться с тобой посредством них, а просто так. Тебе что-нибудь купить?
– Нет, но в любом случае спасибо, Стефи, – откликнулась Кейт. – Все что мне надо было, я отправила почтой на прошлой неделе. Зайди за мной, когда соберешься на обед. Я пока успею принять ванну.
– Отличная мысль. Пока!
Стефания сбежала по ступенькам и через площадь прошла к магазинчику, торговавшему газетами и всякой всячиной. Отобрав в ворохе открыток с нарисованными на них гусями и рыночными торговками несколько штук, она зашагала назад. Свет солнца, становясь все интенсивнее, проливался на фасады каменных стен и горел на листьях, высвечивая тончайшие прожилки.
– Стефания! Черт возьми, вот это сюрприз!
К ней шел Дэвид с широкой, чуть кривой, очень молодившей его улыбкой.
– Привет! Чего не ожидала, так это увидеть тебя здесь. Как поживаешь?
– По-прежнему теми двумя несведёнными обедами. Я приобрел путеводитель, и это в самом деле принесло пользу, но я решил, что пора отыскать еще одну англоговорящую особу. Я здесь с визитом к подруге, и мне пришлось потратить немало времени, набираясь храбрости.
– Ваша подруга живет в Сен-Мутоне? Шутите!
– Ну, скажем, не живет. Она здесь проездом. Ну, а вы, что вы здесь делаете?
– Я сняла номер вон в той гостинице в конце улицы.
Глаза Дэвида внезапно сузились, и он пристально взглянул на нее, а затем рассмеялся.
– Нет, не может быть, это слишком нелепо!
– О чем вы?
– Вы, случаем, не Стефания Мэтиссон?
Она остолбенела, озаренная невероятной догадкой.
– А вы Дэвид Рассел. О, господи, что вы здесь делаете? Просто невероятно!
Стефания упала на ближайшую скамейку, ощутив приступ тревоги.