Небеса любви
Шрифт:
– …Я родился девятого июня 1809 года, ваша светлость, в пригороде Парижа.
– …Мой отец держал книжную лавку, ваша светлость. Нет, моя мать была родом из Британии. Она переехала во Францию в юности. Простите, что вы сказали? Она родом из Бата, насколько мне помнится.
– …Да, это верно, ваша светлость. Я действительно получил образование, падре Меллит. Вначале дома, потом – в Оксфорде.
– …Я много путешествовал, ваша светлость. Где именно? По всему Ближнему Востоку, по Индии, Китаю и Японии. И, разумеется, по Европе…Нет, я никогда не служил в армии…
Допрос
Паскаль очень старался не выдавать своих чувств и не показывать герцогу и его другу священнику, что он считал подобный допрос оскорбительным. Мучители потребовали, чтобы он дал подробный отчет обо всей своей жизни, но ему ужасно не нравилось говорить о себе, особенно – о смерти родителей, а также о тех месяцах, что провел на парижских улицах, и о довольно мрачных обстоятельствах его прибытия в Англию. Но, судя по всему, его отчет вполне удовлетворил герцога и священника, поскольку за допросом последовало нудное обсуждение условий брачного контракта – имелись в виду и весьма необычные притязания Лили на наследование титула, а также будущее их возможного потомства.
Паскаль со вздохом покачал головой. Что ж, неудивительно, что Элизабет Боуз стала тем, чем стала… Ведь ее отец прямо-таки источал высокомерие. Бесчувствия и черствости у него было в избытке, но в чем ему действительно не было равных, так это в абсолютной и непоколебимой уверенности в том, что все его суждения непогрешимы; он вел себя так, будто они с Господом каждый день играли вместе на бильярде, а потом, за стаканчиком портвейна, решали судьбы мира и всех тех, кто этот мир населял. А дочь герцога унаследовала его повадки. Точно так же, как унаследовала отцовские серовато-зеленые глаза…
Паскаль снова вздохнул, отгоняя прочь мысли о герцоге, его дочери и священнике. Пора было подумать о чем-то более приятном – обстановка весьма к этому располагала. Паскаль полной грудью вдохнул свежий воздух. Пахло весной, причем именно английской весной. Этот запах он ни с чем бы не спутал! Характерная только для этого времени года и для этой страны смесь ароматов возвращала его к воспоминаниям детства в Роуэнз-клоуз, к тем счастливым часам, которые он проводил в саду, сажая растения и ухаживая за ними.
Сбежав со ступеней, Паскаль быстрым шагом направился к искусственному озеру, окруженному прекрасными садами. По дороге ненадолго остановился, чтобы осмотреть вечнозеленый куст, показавшийся ему интересным. Потом зашагал дальше. Слева от тропинки располагалась часовня с узкими витражными окнами. Эта часовня представляла собой чудесный образчик архитектуры пятнадцатого века, хотя едва ли леди Элизабет Боуз любовалась сейчас совершенными формами нефа.
Заметив старого сгорбленного садовника, высаживавшего растения на дальние клумбы, Паскаль тут же направился к нему, на ходу снимая сюртук. Этот старик казался идеальным источником информации, которым грех не воспользоваться.
– Проклятые паписты… – ворчал себе под нос садовник, яростно вонзая в землю совок. – Запереть в церкви живую душу, морить девчонку голодом… Кто они после этого, если не чертовы язычники!
– Полностью с вами согласен, – с улыбкой сказал Паскаль.
Вздрогнув от неожиданности, старик повернулся к нему и проворчал:
– А вы кто такой?
– Паскаль Ламартин. Увы, я тоже проклятый папист…
– Ничего удивительного, – заметил старик. – Похоже, я тут один не папист. И то лишь потому, что его светлость любит свои цветы, а я свое дело знаю.
– Да, вижу, – кивнул Паскаль. – По дороге сюда я заметил магнолию. Это ведь Magnolia soulangeana, гибрид из Китая, верно?
– Вот так дела… – пробормотал садовник и окинул Паскаля пристальным взглядом. – А тебе это откуда известно, мой мальчик?
– Я и сам садовник, – сказал Паскаль. Опустившись на корточки, он взял второй совок. – Лишняя пара рук никогда не помешает, верно?
– А Альберт Смит не из тех, кто станет отказываться от помощи. Давно я этого ждал. Только что приехали, да?
– Вчера, – ответил Паскаль, осторожно взяв один из саженцев и внимательно его изучая. – А как этим пеларгониям живется в столь холодной почве? Ведь от мыса Доброй Надежды до юга Англии не так уж близко, верно?
– Вы правы, – ответил садовник, одобрительно глядя на Паскаля. – Я их впервые высаживаю в грунт. А раньше всегда выращивал в горшках. Но май, кажется, выдался теплым, так что им сейчас ничего не угрожает. Вон те шток-розы возле стены часовни чувствуют себя прекрасно.
– Да, похоже, они славно тут прижились, и им, кажется, нравится на южной стороне. Да и мальвы, смотрю, крепенькие. Хотелось бы знать, как часто вы их поливаете. Чередуете сухой цикл с влажным или нет?
Старый садовник с удовольствием пустился в объяснения. А Паскаль не торопился; он знал, что сказать и какой вопрос задать, чтобы завоевать доверие старика. Когда же почувствовал, что время пришло, перевел разговор в нужное ему русло.
– Наверное, вы хорошо знаете семью герцога, раз так долго здесь работаете.
– Да, хорошо знаю. Хотя иногда думаю, что лучше бы не знал, – пробурчал старик. – Вы уж меня простите за такие слова…
– Не за что вам у меня прощения просить, – с улыбкой ответил Паскаль. – Каждый имеет право на свое мнение. Хотя если уж честно… Знаете, мне кажется, что падре Меллит впадает в крайности.
– Ты, парень, в самую точку попал! Взять, к примеру, бедняжку леди Лили. Едва рассвело, ее уже потащил в церковь этот фанатик и запер там. Я все видел собственными глазами. Не успела домой вернуться, как снова угодила в беду. «Леди Лили, – подумал я, – в следующий раз беги из дома и не возвращайся, раз уж они начали тебя в церкви запирать».
Паскаль оторвался от работы и посмотрел на садовника.
– Получается, что леди Элизабет постоянно попадает в беду?
– Так и есть, – кивнул старик. – Слишком уж она любопытная и неугомонная. А беда ее в том, что ей тут скучно и общаться не с кем. Особенно после того, как несколько лет назад уехал ее старший брат.