Небесные творцы
Шрифт:
“Но ведь это только на год”. – Сейчас он слышал свой собственный голос, произносящий эти слова. – “Тебя гораздо больше беспокоит твоя чёртова карьера, чем я!” – Её волосы взъерошились от ярости.
Они расстались на этой сердитой ноте. Его письма уходили в пустоту – ответа не было. Её “не было дома”, когда он звонил по телефону. И он понял, что его тоже можно вывести из себя. Но что же произошло на самом деле?
Она снова произнесла:
– Не знаю, как теперь относиться к нему?
– Что я могу сделать для тебя? – Больше он ничего не мог сказать.
Она отстранилась от него.
– Энтони Бонделли, адвокат. Мы наняли его… Он хочет поговорить с тобой. Я… я сказала ему о твоём заключении об… отце – о времени, когда произошёл его психический срыв.
Её лицо сморщилось.
– О, Энди, зачем ты уехал. Ты был нужен мне. Был нужен нам.
– Рут… твой отец не принял бы от меня никакой помощи.
– Я знаю… он ненавидел тебя… из-за того… что ты сказал. Но он нуждался в тебе.
– Никто не слушает меня, Рут. Он сейчас слишком важный человек для…
– Бонделли считает, что ты можешь помочь с оправданием. Он просил меня встретиться с тобой, чтобы… – Она пожала плечами, достала из кармана носовой платок, вытерла щеки.
“Вот оно что, – подумал Фурлоу. – Она ищет подходы ко мне, пытается купить мою помощь.”
Он отвернулся, чтобы скрыть гнев и боль. Он точно ослеп, потом начал различать предметы (довольно медленно, как ему показалось), и его взгляд задержался на каком-то неуловимом, темноватом движении над кроной деревьев небольшой рощицы. Как будто рой мошкары, но вроде бы и нет. Очки. Где его очки? В машине! Мошки поднялись вверх и растаяли в небе. Их исчезновение сопровождалось странным ощущением, как будто кто-то дёрнул струну внутри него.
– Так ты поможешь? – спросила Рут.
“Было ли это то же самое, что я видел тогда у окна Мёрфи? – спросил себя Фурлоу. – Что это такое?”
Рут приблизилась на шаг, напряжённо вглядываясь в его профиль:
– Бонделли думает, что из-за наших отношений ты станешь колебаться.
“Проклятый, умоляющий тон её голоса!”. Его мозг, наконец, уловил смысл вопроса.
– Хорошо, я сделаю всё, что могу – ответил он.
– Этот человек в тюрьме, он только внешняя оболочка, – сказала она. Её голос был тихим, бесцветным.
Он взглянул на неё, отмечая, как черты её лица застывают по мере того, как она говорит.
– Он не мой отец. Он только похож на моего отца. Мой отец умер. Он уже давно умер. Мы просто не понимали этого… Вот и все.
“Господи! Какая она жалкая!”
– Я сделаю всё, что могу, – произнёс он, – но…
– Я знаю, что надежды не так уж много, – сказала она. – Я знаю, что они чувствуют – люди. Мою мать убил тот человек.
– Люди должны понять, что он не в своём уме, – заметил Фурлоу, помимо своей воли сбиваясь на наставительный тон. – Они замечают это по тому, как он говорит, по его поступкам. Сумасшествие, к сожалению, передаётся окружающим. Оно порождает ответную реакцию. Сумасшедший является для общества раздражителем, который оно хочет устранить. Он заставляет людей задавать себе вопросы, на которые они не могут ответить.
– Нам не нужно сейчас говорить о нем, – сказала она. – Не здесь. – И посмотрела на рощицу. – Но я Должна поговорить о нем. Или я сойду с ума.
– Это вполне понятно, – произнёс он успокаивающим тоном. – В ответ на то беспокойство, которое он причинил обществу, общество отвечает… Проклятие! Слова иногда так глупы!
– Я понимаю, – сказала она. – Я тоже могу делать клинические обобщения. Если моего… если этого человека в тюрьме признают сумасшедшим и отправят в лечебницу, люди будут вынуждены задавать себе очень неприятные вопросы.
– Может ли человек казаться нормальным, когда он на самом деле помешанный? – спросил Фурлоу. – Может ли человек, который считает себя нормальным, быть сумасшедшим? Могу ли я быть настолько не в порядке, чтобы совершить такой же поступок, как тот человек?
– Я сейчас все время плачу, – произнесла Рут. Она взглянула на Фурлоу и отвернулась. – Очень трудно побороть боль утраты. – Она глубоко вздохнула. – Ничего не помогает, хоть я давно работаю сестрой в психиатрическом отделении. Как странно… будто два разных человека уживаются во мне.
Она опять посмотрела на Фурлоу с беззащитным выражением.
– Но я не могу пойти к человеку, которого я люблю, и попросить забрать меня отсюда, потому, что я боюсь… смертельно боюсь.
“Человек, которого я люблю!” Эти слова раскалённой стрелой пронзили его мозг. Он тряхнул головой.
– Но… как же…
– Нев. – Как сухо она произнесла это имя. – Я не живу с ним уже три месяца. Я жила у Сары Френч. Нев… Нев был ужасной ошибкой. Это жадный, мелочный человек!
Фурлоу почувствовал, что горло у него сжалось. Он кашлянул, посмотрел на темнеющее небо и сказал:
– Через несколько минут стемнеет.
Как глупо, не к месту прозвучали эти слова!
Она дотронулась до его руки.
– Энди, о Энди! Что же я наделала!
Она позволила ему обнять себя. Он погладил её волосы и тихо произнёс:
– Но мы снова вместе, как прежде.
Рут подняла голову и посмотрела на него.
– Беда в том, что этот человек в тюрьме не производит впечатления помешанного. – Слезы текли у неё по щекам, но голос звучал твёрдо. – Он думает, что моя мать была неверна ему. Большинство мужчин переживают по этому поводу. Я думаю… даже Нев должен страдать из-за этого.
Неожиданный порыв ветра стряхнул на них капельки воды с листьев. Рут высвободилась из его объятий.
– Давай пройдёмся пешком.
– В темноте?
– Мы знаем дорогу. И потом клуб верховой езды установил там фонари. Они освещают дорогу через пустырь в госпиталь. Они автоматические.
– Может пойти дождь.
– Не имеет значения. Мои щеки и так уже мокры от слез.
– Тут… дорогая… Я…
– Давай просто прогуляемся нашей обычной дорогой.
Он все ещё колебался. Было что-то путающее в этой роще… Какое-то давление, почти ощутимый шум. Он подошёл к машине, сел в неё и нашёл свои очки. Вылез снова, огляделся – ничего. Ни мошек, ни других, признаков чего-либо необычного – за исключением странного давления.