Небесные всадники
Шрифт:
– Это мои предки, – сказал Исари, поднимая повыше факел. С картин на них глядели багрийские цари. Они были похожи: высокие, светловолосые и светлокожие, с тонкими губами и высокими скулами.
В одних из них выделялась камайнская кровь, в других – гелиатская. Приземистость и основательность камайнцев сменялась гелиатской утонченностью.
– Кастрин Кривой, мой прапрадед, воевал с Камайнским халифатом против Гелиатской империи, его ранили в голову в битве при Кренах. Он потерял глаз, но остался жив. Это мой прадед Киван II Смелый, воевал в союзе с Гелиатом против Камайнского халифата.
Он прошёл к самому краю галереи, к последнему портрету, осветил его своим факелом.
– А это я. Не знаю, кем меня наречёт народ: Исари Миротворцем или Исари Дурачком…
Этери не видела ещё этого портрета. Исари тщательно его скрывал, и было за что. На канонический парадный портрет намекала лишь царская мантия, да и та была потрёпана до состояния рубища, вместо роскошных драпировок на заднем фоне – город в руинах. Угадывалась разрушенная стена, сверкал на солнце покосившийся шпиль причальной башни. На переднем плане – озеро крови, а в нем изорванные, испачканные штандарты гелиатских и камайнских полков.
Сам Исари стоял на берегу озера, скромно сцепив руки в замок, улыбаясь загадочно и жёстко. Этери ахнула, зажав руками рот, представляя, какая буря сейчас поднимется. Исари меж тем продолжал, как ни в чём не бывало:
– Они воевали, а я воевать не буду. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на смерть, господа. Отныне мои люди не будут проливать кровь за чужие интересы, моя земля закрыта для ваших армий. Идите через Гатенский хребет или через Тарнийские княжества, теряя по дороге половину армии… Мне всё равно – отныне я не подпишу ни одного документа о союзе, если в нём не будет и третьей стороны.
Послы молчали. Им нечего было сказать: они не имели полномочий решать такие вопросы.
Исари кивнул им.
– Покойной ночи, господа. Встретимся за завтраком.
Когда Этери было шесть лет, она думала, что выйдет замуж за царевича Исари. Он был такой смешной: бледный и слабенький, невысокий, худой. Этери была выше него на полголовы и, наверное, легко сбила бы с ног, если бы захотела. Но драться с Исари было нельзя – больное сердце. И тогда Этери принялась его защищать. Она приносила ему яйца из гнёзд, которые разоряла вместе с двоюродными братьями, а он рассказывал ей о дальних странах, про которые читал в книгах. Сама Этери читать не любила…
Когда Этери исполнилось десять, она узнала, что Исари не может на ней жениться. Глупые взрослые придумали какие-то глупые законы и традиции: князья Гатена никогда не смешивали свою кровь с царской. Ни разу за триста лет существования царства Багрийского.
Но Этери уже любила. Любила неулыбчивого мальчика, которого его собственный отец, высокий, крепкий и громкий, никогда не обнимал – боялся раздавить. Хрупкое здоровье досталось Исари от матери, гелиатской аристократки, по собственной воле променявшей блистательный двор императора на провинциально-скучный
Вместе с болезненностью она передала сыну и свою утончённую, болезненную красоту. «Красоту медленного умирания», – так сказал один художник, рисовавший царственное семейство, а Этери запомнила. И в семь, и в одиннадцать трудно постичь и понять, что жизнь твоего ровесника висит на волоске. А потом неразлучные друзья расстались на долгие шесть лет.
Этери постигала науки в женском монастыре, Исари – в Гелиате, при дворе своего троюродного дяди, императора Александра. Они вернулись в Багру одновременно.
Исари не узнал свою подругу по детским играм – она стала настоящей красавицей, с длинными косами, с тёмными лукавыми глазами молодой женщины, знающей себе цену. Этери лучилась здоровьем и жаждой жизни.
Она его узнала сразу. Исари вытянулся, обогнав Этери на две головы, и почти на всех при дворе взирал сверху вниз. Волосы он по гелиатской моде носил длинными, собранными в хвост, смотрел на мир всё так же серьёзно и без улыбки.
Этери ощутила, как при взгляде на Исари колотится её сердце, и как новое, незнакомое доселе чувство просыпается в ней. Она подошла, поклонилась, тихо сказала:
– Ваше Высочество…
Он улыбнулся, ровно и вежливо, продолжая думать о чём-то своём. От неловкости их избавил Икар, кузен Этери, ездивший вместе с цесаревичем на учебу в Гелиат. Этери знала, что осенью он вернётся назад, поступать в Гелиатскую академию Высшей магии.
Икар приобнял кузину за плечи и, обратившись к Исари, сказал:
– Друг мой, к чему такие условности? Неужто забыты те дни, когда моя сестрёнка воровала для вас на кухне сладкие сдобные булочки?
Только тогда Исари её узнал. Дружбу пришлось возрождать, но они справились. Как раз вовремя. Когда пришла беда, они вновь стояли спина к спине, как в детстве.
Когда Исари лишился отца, ему едва исполнилось восемнадцать. К этому времени он, наконец, перестал расти ввысь, и, к собственному огорчению, совершенно не раздался в плечах. Дни свои он проводил, как ему хотелось: среди книг и в неспешных прогулках по дворцовому саду.
Помогал отцу с делами, хотя ни они сами, ни окружение не верили в то, что Исари доживёт до дня, когда ему придётся надеть на голову царский венец. Царю было всего лишь шестьдесят, он был крепок и силён, и вполне мог бы прожить ещё столько же. Исари лекари обещали в лучшем случае дожить до тридцати.
Ночью он поднимался в башню звездочётов, к самому большому телескопу Багры, долго и бездумно следил за движением звёзд и комет. Это была дань памяти его матери, любившей звёзды, наверное, лишь чуть меньше мужа и сына.
Этери поднималась с ним в башню несколько раз, да так и засыпала там, на софе в углу, под бормотание про то, что нынче седьмая в их системе планида Верность – в созвездии Всадника Воды, а Жемчужный путь ярок.
Такой, безмятежной и размеренной, должна была быть недолгая жизнь цесаревича, которому не было предначертанно стать царем. Отец, мучимый любовью, виной и страхом перед потерей обожаемого сына, был готов исполнить любой его каприз. Но Исари ничего было не нужно, кроме книг, звёздных карт и общества Этери.