Небесный ключ
Шрифт:
Пер наконец-то взглянул на нее.
— Можно, я тебя нарисую? Девушка озорно тряхнула косичками. — Разумеется, можно.
Тайя умела позировать. Пока Пер, наморщив лоб, срисовывал девушку — анфас, в профиль, вполоборота, — ни один мускул не дрогнул на ее точеном лице. Тайя щедро дарила художнику свою красоту. Казалось — еще пара штрихов, и неповторимое лицо оживет под карандашом, на прямоугольнике грубой бумаги. Глаза широко распахнутся, тонкая линия губ засияет улыбкой, а милые растрепанные косички станут такими же пушистыми, как у живой Тайи. Только каждый раз почему-то не получалось.
Пер сделал несколько проб, изводя дорогую бумагу для рисования. Забывшись, пыхтел от усердия. Даже сломал карандаш. Ничего не выходило. Совсем ничего. Хоть лбом об стол треснись! Штрихи на бумаге не складывались в живое лицо. А если вдруг что-то и получалось, то на художника смотрела не Тайя, а посторонняя девушка, похожая на всех соседок и соучениц одновременно. Пер взял последний лист из стопки бумаги, уставился на девушку молящим отчаянным взором и сосредоточился.
Последняя попытка! Невидимые привидения толклись в воздухе, пытаясь пихнуть художника под локоть, и как будто хихикали. Пер молча и вдумчиво проклял призраков, вглядываясь в лицо Тайи. Та была свежа и спокойна. И для юноши перестал существовать окружающий мир.
— Вот... — растерянно сказал он минут через двадцать, неловким движением подвигая рисунок девушке. Та взяла лист бумаги и задумалась. Словно читала какой-нибудь текст. А Пер, опустошенный, измотанный, знал, что она видит: пустой, мертвый набросок. Даже глаза Тайи — зеленые и черные одновременно, юноша передал схематично.
В глазах девушки внезапно запрыгали искорки озорства.
— Что-то ты уловил, — улыбнулась она.
— Нет. Тайя, нет... — глухо сказал Пер, сжав кулаки,— Я не буду художником. У меня нет таланта. Я стану... ученым. Социологом и идеологом.
Юноша застыл. Его удивили собственные слова.
— Вождем? — проронила Тайя, скрыв взгляд.
— Каким вождем?! Социологом.
— ...Знающим, — осторожно продолжила девушка, взяв Пера за руку, чтобы прервать разговор. — Проводи меня. Время позднее.
Дни полетели за днями, и все они Перрору Гарну, взявшемуся за социологию, казались одинаковыми, словно круглые овощи датта на грядке соседей. Время суток Пер замечал исключительно потому, что в какой-то момент из-за горизонта выкатывалось круглое красное солнце, возвещая о том, что пора в Академию. Юноша иногда глаз по ночам не смыкал, часами сидя над старыми толстыми книгами, взятыми в библиотеке. Пачками жег дешевые сальные свечи, тер кулаками глаза. И ничего не понимал в этих книгах. На уроках социологии преподавали другое. Такое, что и младенцу понятно. Скучное до зевоты. Когда Пер показал профессору социологии библиотечные книги, тот полистал, задумчиво взглянул на юношу и спросил:
— Вы хоть понимаете, о чем пишет автор?
— Немного, — признался студент.
— Ничего вы не понимаете, — пробурчал преподаватель, захлопнув толстый, битый плесенью том. — Вы поймёте это лет через десять, не раньше. Если, конечно, не бросите изучение предмета. Может, вы думаете, что к нам, в Барк, привезли нужные книги, а не те, которые залежались в столице? Ходите лучше на лекции, молодой человек...
Пер, конечно, последовал совету профессора. Теперь жилистая фигура старика маячила перед юношей каждый день. Но изучения книг Пер не бросил. Вдруг знания возьмут да и сойдутся в одной точке? Правда, в какой, непонятно.
С Тайей юноша виделся каждый день. Она встречала его за рощицей перед Академией. Шли к нему, наскоро перекусывали. Потом садились жечь сальные свечи и перелистывать старые книги. Когда-нибудь, страшно подумать — когда, простой студент станет великим ученым. Вот тогда они с Тайей поженятся. И уедут куда-нибудь. Далеко-далеко...
Девушка молча кивала, когда он излагал ей свои планы. Иногда Перу чудилось, что он видит в глазах Тайи свою судьбу. Длинный путь. Часто — в гору, и никогда — под уклон. Горячая маленькая ладошка тонет в его руке, придавая великие силы. Для чего эти силы? Должно быть, для подвига. Дальше юноше представлялось нечто такое, что он не мог облечь в слова. Воображение отказывало. Но Пер был уверен — будущее стократ прекраснее настоящего. И упорно шел к своей цели.
Весна кончилась — она была коротка. Ветер в тот день осыпал юную пару белыми лепестками первых летних цветов. Юноша держал Тайю за руку и особенно остро чувствовал, как сильно их тянет друг к другу. Девушка смотрела ему в глаза и словно пыталась взлететь. Легкое, как пушинка, горячее тело. Огоньки звезд в глазах. Словно любимая вправду умеет летать. Только он, Пер, не умеет. Ему придется идти. Тяжело идти, долго. Но упругая жаркая сила влекла юношу к Тайе. Голова шла кругом. Он знал, что это такое. Желание. Вместе с огнем души горел огонь тела.
Она поняла это. Она все всегда знала. На лице девушки мелькнула полуулыбка, она встали на цыпочки и прикоснулась губами к лицу Пера. Не к его губам — Тайя была деликатной. Но и не очень-то в щеку...
А он не решался ее поцеловать. До сих пор. Уже не только стеснительность, но и рассудок твердили ему — нельзя. Ведь лихой дух знает, что будет потом. Пер ведь может забросить занятия, а потом вовсе уйти из Академии и жениться на Тайе, потому что она будет беременна. Придется работать. И тогда он не станет ученым, станет ничтожеством. И прощай, мечта...
По спине побежали мурашки. «Нет», — сказал он себе.
Перехватив и сжав руку девушки, он слегка отстранился и выпалил:
— Нам с тобой будет трудно, любимая. Это.нельзя.
Брови девушки встали домиком, губы чуть приоткрылись.
«Трудно?! — пронеслось у нее в голове. — Но что он имеет в виду?»
Тайя глянула вниз, носок красной туфельки поскреб землю.
«Что обычно бывает трудно для человека? Придется спросить у Владыки... Он должен помнить. А Пер никогда не узнает, что я — иноприродное существо».
С этой мыслью девушка прикусила губу.
— Эти чувства... — сказал Пер, заикаясь.
— Эти чувства прекрасны, — ответила Тайя. — Зачем...
Взглянув в глаза Пера, она осеклась. И поняла.
— Тебе страшно, — констатировала она.
— Да, — подтвердил юноша, ненавидя себя.
— Рассказывай. Все по порядку.
И он начал. Голос звучал медленно, сухо, тоскливо. Будто не слова звучали, а колеса скрипучей телеги в грязи проворачивались. Он не может, не должен говорить ей такое. Но говорил. Как нечистоты сливал.