Небесный лабиринт. Прощение
Шрифт:
— Конечно, помнишь, дедушка, — вмешался Саймон. — Я рассказывал тебе, как хорошо она относится к Хитер, берет ее из школы…
— Да. Да, в самом деле. — Он сознательно отстранялся от сказанного. Словно ему говорили, что нищий, просящий подаяние на улицах, когда-то был честным тружеником.
Ева могла улыбнуться и пропустить это мимо ушей. Но то, как он говорил, задело ее до глубины души. Гнев, про который мать Фрэнсис всегда говорила, что он ее погубит, вырвался наружу.
— Дедушка, вы знаете, кто я? — громко и четко спросила она. Вызов, звучавший в голосе Евы, заставил
Чарльзу Уэстуорду никто не мог помочь. Он должен был либо ответить прямо, либо пробормотать что-то нечленораздельное.
— Да. Ты дочь Сары и какого-то мужчины.
— Дочь Сары и ее мужа Джека Мэлоуна.
— Да, возможно.
Глаза Евы вспыхнули.
— Не возможно. Определенно. Так его звали. Вы могли не принимать его здесь, но он был Джеком Мэлоуном. Они обвенчались в приходской церкви.
Старик поднял глаза. Эти глаза были такими же темными и миндалевидными, как у всех присутствовавших, разве что меньше и уже.
Он сурово посмотрел на Еву.
— Я никогда не сомневался в том, что она вышла замуж за подсобного рабочего Джека Мэлоуна. Возможно, он действительно был твоим отцом. Возможно, но совсем не так обязательно, как ты думаешь…
Ева онемела от потрясения. Его слова были полны беспричинной ненависти, лицо слегка искривилось от усилия говорить внятно и разборчиво.
— Понимаешь, Сара была шлюхой, — сказал он.
Ева слышала, как тикали часы.
— Шлюхой, похоть которой удовлетворяли все здешние слуги. Я помню, из-за этого мы потеряли многих хороших конюхов.
Пришедший в ужас Саймон вскочил. Хитер продолжала сидеть у ног деда на скамеечке, отделанной бисером. Ее лицо было белым.
Но старик еще не закончил:
— Не будем вспоминать те неприятные времена. Может быть, ты действительно дочь нашего работника Джека Мэлоуна. Если хочешь верить, верь… Ничего другого тебе не остается…
Уэстуорд потянулся за чашкой. Длинная речь утомила его. Чашка зазвенела о блюдце.
Голос Евы был негромким, но это делало его еще более грозным.
— В моей жизни была только одна вещь, которой я стыдилась. Я стыдилась того, что мой отец использовал религиозный обряд, которым являлись похороны моей матери, чтобы проклясть вас. Мне хотелось, чтобы он больше уважал людей, пришедших оплакать покойную. Я даже думала, что Господь гневался на него за это. Но теперь понимаю, что он проклял вас недостаточно и его желание не исполнилось. Вы прожили жизнь, полную злобы и ненависти. Я больше никогда не посмотрю на вас. И никогда не прощу сказанного сегодня.
Ева не стала оборачиваться и смотреть, как другие восприняли ее слова. Она вышла в коридор, направилась на кухню и, не сказав миссис Уолш и Би Мур ни слова, выбралась из дома через заднюю дверь. Потом села на велосипед и, не оглядываясь, поехала к воротам Уэстлендса по выщербленной подъездной аллее.
У окна малой гостиной стояла Хитер. По ее лицу текли слезы.
Когда Саймон пришел утешать сестру, она замолотила его кулаками по груди.
— Ты позволил ей уйти! Позволил уйти! Ты не остановил его! Она больше никогда не будет моей подругой!
Милая,
Ты помнишь припадки гнева, которые случались со мной в школе? Я думала, они остались в прошлом, как прыщи, но оказалось, что это не так. Этот дьявол, который сидит в инвалидном кресле в Уэстлендсе, оскорбил меня так жестоко, что я не в силах говорить. Я возвращаюсь в Дублин. Я не сказала о ссоре матери Фрэнсис и не сообщу о ней ни Кит, ни Эйдану. Но тебе расскажу, когда буду в состоянии. Пожалуйста, прости меня за побег и за то, что сегодня вечером мы не сможем встретиться. Я попросила Мосси отнести тебе записку. Честно говоря, ничего лучшего мне в голову не пришло.
Увидимся в понедельник.
С любовью,
твоя обезумевшая от злобы Ева.
Когда Мосси передал записку Бенни, она решила, что это гневное послание от Шона Уолша, решившего положить конец ее расследованию.
Известие о том, что Ева пришла в ярость и уехала, расстроило ее. То, что при этой ссоре, судя по всему, присутствовала бедная Хитер, расстроило Бенни еще больше.
Но больше всего ее расстроило собственное эгоистичное желание вечером рассказать Еве о своей растущей уверенности в том, что Шон Уолш где-то прячет украденные деньги, и попросить совета, где их следует искать.
Влетев в дом, Ева обнаружила на кухне Кевина Хики.
— Почему ты проводишь субботний вечер дома, а не с девушками? — спросила она.
Ева поклялась себе, что не нарушит профессиональную этику. Она работает в этом доме и не станет срывать зло на жильцах.
— У меня были кое-какие планы, но я решил побыть здесь, — ответил Кевин, кивком указав на комнату Кит. — Похоже, она получила плохую новость. Ее старик умер в Англии. Знаю, она его ненавидела, и все же это для нее сильное потрясение.
Ева вошла в темную комнату с двумя чашками чая и села рядом с кроватью. Она знала, что Кит не спит.
Кит лежала, подсунув под голову несколько подушек, и курила. За окном поблескивали огни дунлаогхейрского порта.
— Как ты догадалась, что нужна мне?
— Я — телепат. Что случилось?
— Сама толком не знаю. Кажется, неудачная операция.
— Мне очень жаль, — сказала Ева.
— Она сказала, что все случилось очень неожиданно. Он понятия не имел, что болен. И велел в случае его смерти позвонить мне и передать, что он не имел об этом понятия.
— Кто сказал?
— Какая-то квартирная хозяйка. Он дал ей пятьдесят фунтов в конверте и сказал, что это для нее.
Ева молчала. Это было странно, сложно и запутанно, как все, что имело отношение к Джозефу Хегарти.
— Кит, что вас тревожит?
— Он должен был знать, что умирает. Именно поэтому он и вернулся. Наверное, хотел провести здесь последние оставшиеся ему недели. А я ему не позволила.
— Нет. Разве он не подчеркнул это? Он не знал.
— Он должен был так сказать из-за страховки.