Небесный летающий Китай (сборник)
Шрифт:
«Может, чего посущественней?» – осведомился я заботливым тоном опекуна-извращенца. Мне очень хотелось, чтобы она согласилась и тут. Тогда можно будет забыть об утомительных манёврах, со спокойным сердцем отнести соседку к обитательницам мутных, придонных слоёв жизни и ограничиться хмельной болтовнёй на отвлечённые темы, которая ни к чему не обязывает. Но девица улыбнулась и покачала головой..
«Водку не пью, – сообщила она укоризненно. – Сразу начинает болеть голова».
… Очень скоро я узнал, что её имя – Анастасия, что приехала она из Нижнего Тагила, имея в мыслях поступить в театральный институт, куда и поступила, и теперь, с позволения сказать, обучалась на первом курсе. Во всяком случае, в её холщовой сумке лежали"Разбойники» Шиллера. Жила же она в общаге, и это слово, предполагающее невзыскательность всех, к кому оно имеет отношение, мигом отозвалось во мне запахом стряпни и сладкой неизбежностью вечерних знакомств. После непродолжительной беседы
Говоря о позднем вечере, я намекаю на естественное развитие событий: её доступность оказалась в конечном счёте не такой уж иллюзорной, хотя поведение Анастасии в"момент истины» не позволяло причислить её к безнадёжным уличным вафлёршам. Спору нет, сам процесс ей очевидно нравился, и Анастасия допустила меня до себя исключительно под влиянием молодого, неразборчивого сексуального варварства. Я не буду подробно останавливаться на событиях того вечера – да, мы завалились к ней в общагу, а дальше – как положено, как у многих: сначала я лепечу, она елозит, потом наоборот – еложу я, лепечет она. Здесь уместно вспомнить, что"русский человек проверяется на рандеву». Эх – куда ж ты мчишься, птица-тройка? Но я, уходя, не стал выкидывать случившееся из головы, потому что не испытывал ни раздражения, ни досады. Это было необычно, это щекотало воображение. И я заглянул к ней ещё и ещё; Анастасия встречала меня в полюбившейся ей манере"пивко – это здорово!», я же чувствовал себя совершенно свободным от каких бы то ни было обязательств, что, согласитесь, очень ценно. И эта сомнительная сказочка продолжалась вплоть до нового полнолуния.
Луна заглянула в мутное немытое окно, перечерченное трещиной от края до края, и я, сместившись, как тем памятным весенним днём, бесстрастно проследил за собственными инстинктивными действиями. Не прекращая двигаться вперёд-назад, я впился зубами в плечо Анастасии – к полной её неожиданности, поскольку до того ничем не обнаруживал наклонности к садизму. Анастасия резко дёрнулась, выскользнула из-под меня и возмущённо осведомилась, в чём дело. Я в ответ, не говоря ни слова, до предела вытянул шею и укусил её вторично. Из неглубоких ранок выступила кровь, незаметная в прокуренной темноте, но ясно видная в гордом свете луны. Прежде, чем Анастасия с силой меня оттолкнула, я успел вернуться к первоначальному состоянию – правда, не до конца, потому что мой язык, пытаясь объяснить происходящее, сработал раньше сознания.
«Это эстафета, – сказал я невнятно, словно с набитым ртом. – Я передаю тебе эстафету».
Та недоверчиво хмыкнула:
«Не иначе, у тебя колпак свезло. Что за эстафета?»
Я полностью пришёл в себя, встал с разорённого ложа и подсел к столу. Анастасия ждала, великодушно давая мне время выбрать более или менее сносное оправдание. Скурив сигарету до половины, я через силу спросил:
«А что – ты ничего не чувствуешь?»
«Болит там, где кусил, дурак», – сказала Анастасия. Она лежала, опершись на локоть, и не сводила с меня глаз.
«М-да», – изрёк я, чтобы не молчать и выиграть минуту-другую. Понимая, что только осложняю своё положение, я принял решение рассказать ей всё.
Давайте ненадолго вернёмся в первое полнолуние, когда я бредил свирепыми егерями. Тогда помимо новых, весьма интенсивных впечатлений мне повезло получить впридачу теоретическое обоснование моей обновлённой жизни. Оно весьма сомнительно, но чем богаты, тем и рады. Не тратя времени на банальности хорошего тона – послав их псу под хвост, говоря откровенно, – потусторонний неопознанный пастырь открыл мне, что в моей персоне наша страна обретёт свой шанс возродиться и занять ведущую позицию в мировом сообществе. Возможно, этот шанс – последний. Слова невидимки, полные пафоса, торжественно звучали в моём мозгу, и эхо тех наставлений вольготно прыгало, подобно волейбольному мячу, как если бы дело происходило в пустом старинном зале под каменным сводом. Голос открыл мне, что с тех пор, как Соединённые Штаты Америки сделались непобедимыми лидерами в области компьютерных технологий, Россия может утереть им нос лишь в одном-единственном, маловероятном случае: ей нужно, призвав на помощь все возможные ресурсы, заняться биологическими науками. Ей, если говорить точнее,
В этом месте я не сдержался и мысленно задал вопрос: кем же я на самом деле являюсь и почему на протяжении многих лет был занят, как выясняется, как раз бестолковыми шатаниями с языком на плече и слюной до земли? Ответом мне было молчание. Наверно, подумал я, премудрость такого рода невозможно усвоить сразу, целиком, и мне предстоит в поте лица докапываться до истины. Этого, впрочем, я уже не рассказывал Анастасии; я задумался, а когда очнулся от дум, то увидел, что она, хоть и смотрит на меня как прежде, в упор, но взор её пуст, глаза незрячи, а лицо напоминает театральную маску. Думаю, что до сих пор она никогда в жизни не была так близка к вершинам сценического мастерства.«Зацепило», – мелькнула у меня мысль. Похожее я не однажды чувствовал в кошмарных снах: ты глупо стоишь, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и смотришь немигающим взглядом прямо в лицо неотвратимой опасности. Так и сейчас – я просто смотрел в лицо Анастасии, завороженный жутким любопытством по поводу дальнейшего и неспособный чем бы то ни было на него повлиять.
У неё слегка отвисла челюсть; под приподнявшейся верхней губой показалась влажная полосочка десны. Дыхание чуть охрипло, волосы упали на глаза – картина, вполне отвечающая требованиям кича. Новизна, однако, заключалась в том, что самый ужас, как я провидчески предполагал, начнётся после её (картины) исчезновения. Я не ошибся, Анастасия закатила мне сцену. Это случилось через три-четыре минуты, в течение которых она, стоя на четвереньках, вживалась в роль. Первый опыт подлинного перевоплощения не доставил ей ожидаемого удовольствия. Анастасия ударилась в слёзы.
«Кто тебя просил? – всхлипывала она. – Зачем мне твоё знание? Что я с ним буду делать?»
«Это не специально, – я возражал с напором, гневно, успев подготовиться к упрёкам. – Делать ты будешь, скорее всего, то же, что и я. Эстафета не должна прерываться. Мы передадим этот вирус по цепочке, и люди проснутся. Проснутся и поймут наконец, каково истинное положение вещей».
«А я не хочу! – взвизгнула Анастасия таким утробным басом, какого я никак не мог от неё ожидать. Видимо, дело тут было не в отравленной слюне – сказалась глубинка. – В гробу я видела людей!..»
И дальше хлынул такой мат, что я лишился языка.
А после всё устаканилось.
Нет, не сразу, разумеется, – в тот вечер (той ночью) мне пришлось-таки ретироваться, уж больно грубо и бессвязно со мной разговаривали. Но я знал, что вернусь, и знал, что меня пустят обратно. Так и случилось.
Не прошло и недели, как мы с Анастасией уже стояли на обочине шоссе, с энтузиазмом голосуя. Ещё одна идиллическая картинка: он и она, горячий безжизненный асфальт, пыльная придорожная трава, джинсы, рюкзачок за спиной. Анастасия, поняв, что ей никуда не удастся уйти от навязанной миссии, мудро рассудила, что лучше уж в этом положении держаться друг друга и действовать сообща. Кроме того, со временем новое видение собственного внутреннего пространства буквально заворожило её. Не могу сказать, что эта завороженность была приятной, но не было и сколько-то заметных душевных мук. Театральный институт был, конечно, забыт навсегда. Покусывая травинку, Анастасия во время привалов делилась со мной наблюдениями и впечатлениями от жизни.
«Ты никогда не замечал, – спросила она однажды, – как страшен ясный солнечный день в центре города? Когда тепло, и всюду зелень, и толпы людей вокруг метро? Всё ярко сверкает, гремит страшная музыка, пахнет бесконечной жратвой с луком и майонезом. Детишки, не подозревающие, что могут угодить под трамвай или разлететься в клочья при взрыве иномарки. Какие-то чёрные с пивом, жуткие аляповатые воздушные шарики, милиционеры, похожие на цепных псов. Оранжевые дворники, спортивные шаровары, короткие юбки. На меня, случалось, накатывал такой ужас, что я готова была бежать куда угодно. Но раньше я думала, что это у меня с непривычки, что я просто боюсь большого города. Теперь-то я знаю, что меня пугал маскарад».