Небо над дорогой
Шрифт:
— Да, — сказала она тихо, но твёрдо, — я никому не нужна. И вам не нужна тоже.
— Это неправда, — покачал головой я. — Артём, конечно, балбес, но очень ответственный и искренне к тебе привязался. Не только потому, что ты к нему в башку розовых соплей напустила.
Надулась, губы поджала, слеза блестит. Ничего, иногда полезно послушать правду.
— Он хотел любить кого-нибудь именно как отец. Ты дала ему эту любовь. Для него это важно, и он обязательно за тобой вернётся.
«Если ему не оторвут
— Дальше. Я тебе не папа и не хочу им быть. У меня не такое большое сердце, чтобы полюбить всех несчастных детей Мультиверсума. Несчастье — это норма, а не исключение. Но я тебя не брошу, на мороз не выгоню и позабочусь о тебе в меру своих скромных возможностей. Накормлю, помогу, в обиду не дам. Это, ей-богу, максимум того, что один человек может ожидать от другого. Поняла?
— Да. Спасибо, па.
— Что-о?
— Шучу! Вот сейчас шучу, честно! Это была шутка!
Вот засранка.
Цыган вышагивал возле башни взад и вперёд, но установленной границы не пересекал. Я любовался им сверху. Не верю этому паскуднику. Через какое-то время пара цыганят притащила ему складной шезлонг, столик, бутылку и стакан, и он расположился с удобством, собираясь, видимо, меня пересидеть. Упорный, чёрт. Помариновал до вечера, пока его акки не зарядились, потом вышел всё-таки.
— Прости, хороший человек Сергей, так было надо.
Не вижу ни малейших признаков раскаяния.
— Надо было что?
— Подать сигнал, что мы нашли маяк. Это вопрос выживания нашего народа.
— Теперь весь ваш народ припрётся мне под дверь?
— Все, кто сможет добраться. Пойми, ты не сможешь оставить маяк себе. Он слишком для всех важен.
— Ну что же, я, как ты верно заметил, найду себе новый дом. Но башню я запру и ключ утоплю в море. Я бы её назло вам взорвал, но хер её взорвёшь. Зато и взломать невозможно. Так что поздравляю — твой народ только что лишился последних шансов. А ты — твоих зоров. Штраф за мудачество.
Сука, больше всего ненавижу, когда меня пытаются вот так нагло нагнуть. Развернулся уже уходить, чтобы не слушать возмущенные вопли, но он очень спокойно сказал:
— Забери мои зоры, но выслушай.
— Я тебя послушал уже один раз и дома лишился.
— Не меня. С тобой церковник говорить хочет.
— Какой ещё церковник?
— Церкви Искупителя. Выслушай его.
— На кой он мне хрен? — удивился я. — Я про Искупителя вашего ничего не знаю.
— И тебе не интересно?
Поймал. Интересно. На что можно подманить аналитика? — На вкусный кусочек свежих ароматных новых данных! Пока он будет обнюхивать их длинным розовым носом, дрожа от возбуждения мозговыми вибриссами, бери его голыми руками и набивай чучелко.
И всё же —
— От тебя же не убудет, если ты его послушаешь?
Вот не факт. Мало ли чего наплетёт этот служитель культа. Как осознанный атеист я понимаю социальную важность религий, но их существование неприятно напоминает мне о том, что люди неспособны принять реальность такой, какова она есть. Им непременно необходима какая-нибудь системная ложь.
— Ну… ладно, пусть читает свою проповедь. Только недолго, мне ещё вещи собирать.
— Я передам ему, он придёт.
На том и разошлись.
— А можно я тоже его послушаю? — спросила Настя. — Мне отчего-то кажется, что это важно. Для меня важно.
— У меня есть знакомые священники, — ответил я, — некоторые из них вполне приличные люди. Но я тебя уверяю, любое кино интереснее их рассуждений. Даже артхаус вызывает меньше зевоты.
— Ну пожалуйста!
— Да ради бога, как бы он у них ни назывался. Вилку только не забудь.
— Зачем вилку?
— Лапшу с ушей снимать.
Эли увязалась за нами — она целый день таскалась за мной хвостиком, стараясь не упускать из виду и при любой возможности держать телесный контакт. Садилась на колени, обнимала или просто путалась в ногах, как голодный котик. Я чувствовал, что она тревожится, но не мог понять, от чего именно. Так-то поводов, откровенно говоря, хватало. Я и сам на нервах.
Цыгане припёрли ещё два складных кресла, а на столик поставили бутыль и стаканы. Я решил, что даже нюхать это не буду. С них станется клофелина туда подмешать.
Церковник имеет вид классического бродячего монаха — дерюжная хламида, капюшон. Думал, он мне сейчас задвинет из-под капюшона замогильным голосом что-нибудь пафосное про то, что бог велел делиться. Причём именно мне и именно с ним. Но он сумел меня удивить: непринуждённо сел в кресло, закинул ногу на ногу, набулькал в стакан вина, откинул капюшон — и оказался довольно обычным человеком лет слегка за тридцать. Небольшая аккуратная бородка, коротко стриженые чуть рыжеватые волосы, открытое, располагающее лицо. Приятная улыбка хорошего парня.
В общем, крайне подозрительный тип.
— Привет, меня зовут Олег.
— Отец Олег? — уточнил я.
— Ну, какой я вам отец? — засмеялся он. — Молод я ещё для таких детишек.
— Извиняюсь, культурный шаблон.
— Когда-то меня так называли, — кивнул он, — но с тех пор многое изменилось. Теперь я не в церкви отцов, а в церкви детей.
— Так что тебя ни к чему не обязывает! — неожиданно широко улыбнулся он. — В отличие от той церкви, эта не пастырская.
— И какой тогда в ней смысл?