Небо над дорогой
Шрифт:
— Привязалась к тебе, я смотрю?
Эли как раз пыталась ввинтиться ко мне на колени. При том, что я сидел на земле перед костром без штанов, это было не очень хорошей идеей. Штаны наши сушились на сляпанном из палок навесе, от них пахло подогретым болотом.
— Ревнуешь?
— Нет, что ты. Куда мне её, у меня и так… Случайно подобрал, удачно пристроил, всё нормально. Серьёзно, не заморачивайся.
— Ладно, не буду. Я к ней уже как-то привык.
Погладил по головке Эли, которая меж тем, оставив идею истоптать мне голые колени «вибрамами», утешилась вытащенной из продуктового запаса
— Сколько ей лет, как ты думаешь? — спросил я Артёма.
Эли толкнулась в меня возмущённой эмоцией. Надо же, не нравится ей этот вопрос.
— Не знаю. Сева покойный говорил, что такие, как она, живут недолго, но он ей давал Вещество. Так что ей может быть и двадцать, и сто…
Барышня окончательно рассердилась и даже ткнула меня в плечо крохотным своим кулачком. Не смейте, мол!
— Ладно, ладно, успокойся, — обнял я её, — мне всё равно, на самом деле. Лопай шоколадку, отдыхай, скоро дальше пойдём. Штаны вот только высушим.
Штаны штанами, но ботинки сохли долго, хотя мы и набили их сухим мхом. Модные «дышащие мембраны» и прочие изыски современной «трекинговой» обуви слишком нежные для скоростной сушки у костра. Кирзачи бы уже сто раз просушил. Дальше отправились уже к вечеру — попав, впрочем, в утро. Мозги от такого закипают, а биоритмы превращаются в ритмы диско.
Этот репер — транзитный, так что нам предстоит прогулка неизвестной длительности. Прогулка по вот этой, набитой какими-то гусеничными тракторами сельской грунтовке, от неказистого деревянного сарая, укрывшего репер.
— А срез-то жилой, — удивлённо сказал более опытный в таких путешествиях Артём, — следы совсем свежие. Не знаю, что за механизаторы тут катались, но они это делали недавно.
— Ну, будем надеяться, что мы доберёмся до репера раньше, чем они до нас.
Мы оседлали велосипеды и покатили. Раздолбанная грунтовка не давала разогнаться на предназначенных для асфальта узких колёсах. Эли недовольно морщилась от тряски на неподрессоренной раме, но так всё же быстрее, чем пешком. Увы, вскоре дорога, преодолев небольшой подъём, пошла вниз — и из грунтовой превратилась в рыхлую песчаную. Ехать стало невозможно, и мы шли, катя велосипеды руками. Местность дальше оказалась плоская, как стол, и, когда нам навстречу двинулось рычащее облако пыли, скрыться было некуда.
«Механизаторы» здешние передвигались на танке. Странном, нелепом, из клёпанных листов, с боковой, а не верхней орудийной башней. Немного похоже на полёт бронефантазий времён Первой Мировой, когда облик танка ещё был дискуссионным вопросом. Из откинутых бортовых люков выглядывают дырчатые толстые стволы пулемётов. Наверху присобачена небольшая и не поворотная командирская башенка с жёлтой полосой. Из неё спереди торчит короткий толстый ствол какого-то пуляла,
— Куда ж вы с ребёнком-то, шпаки? — сказал он, наконец, на чистейшем русском. — Дети вне игры.
— Игры? — удивился я.
— Вы не в курсе? А чего припёрлись тогда?
— Да мы… как бы это объяснить…
— Из чёрного камня вылезли, — перебил нас танкист, — не крути жопой, шпак, мы про вас знаем. Так вы просто пройти хотели? Вне игры?
— Точно, — обрадовался я, — только пройти. Так мы пойдём?
— Не, шпак, дурная мысль. Не дойдёте. Положат вас и всё.
— Мы же вне игры!
— А они знают? Шарахнут из пятидюймовки — и только брызги веером. Издали-то не видать, что вы с ребёнком.
— И что же нам делать?
— Эх… — вздохнул мужик, — чёрт с вами. Полезайте. Велосипеды, вон, на моторные решётки вяжите, а сами залезайте. У меня бортовых нехватка, как раз два места. А девочка как-нибудь.
Внутри оказалось тесно, твёрдо, угловато и шумно. Сползший из башенки внутрь танкист пнул кирзачом плечо сидящего внизу за рычагами мехвода, дизель взревел, и говорить стало невозможно. Впрочем, принимающую сторону это не смутило — на сиденьях бортовых стрелков лежали подключённые шлемофоны, и нам пришлось их надеть.
— Левый борт на вас, — сказала «говорящая шапка», — хоть вы и вне игры, но придётся немного поучаствовать. Если подкалиберный прилетит, ему не объяснишь.
Он сунул мне корявую грязную руку.
— Палываныч я, командир «Засранца».
— Кого?
— Ну, танка этого, — он топнул кирзачом по стальному полу, — у него сальники набивные, вечно текут, вот и прозвали. Мы их конопатим-конопатим, но толку мало.
— Надо крышки подфрезеровать под обоймы и подобрать резиновые. Или на эти поджимную шайбу примандить. Ушастую такую. Две шпильки на компаунд вкрутить и…
— Шайбу ушастую… ишь, ты! — удивился танкист. — Не хочешь к нам главмехом? Вакансия опять свободна.
— Недосуг как-то, — уклонился я.
— Пулемётом умеешь?
— Нет.
Пулемёты, торчащие передо мной и Артёмом, мне незнакомы. Но мне вообще пулемёты незнакомы, если не считать РПК, который просто подросший «калаш». Две деревянных рукояти, короб с металлической многозвенной лентой, крупные патроны с большой палец толщиной. Откидной реечный прицел, толстый ствол в дырявом кожухе.
— Да там уметь нечего, — оптимистично заявил танкист, — лента заряжена, жми да стреляй.
Я положил руки на рукоятки, под большой палец лёг рычаг спуска.
— На триста переставь, самая его дистанция.
Он протянул руку у меня над плечом и передвинул планку на прицеле, потом проделал то же самое для Артёма.
— Тут так-то недалеко, вёрст тридцать, но у красных сегодня наступление. Ребёнка поберечь бы.
— У красных? А вы какие?
— Мы — синие.
— Это что, маневры?